— Мы не так далеко уехали. Всего два часа дороги. Приезжай на выходные. Или я привезу Поля к тебе. Будешь проводить с ним столько времени, сколько захочешь. Я же не против.
— …
— …
— В твоей жизни появился другой мужчина?
— …
— Почему ты не отвечаешь? У тебя кто-то есть?
— Если бы кто-то был, мне было бы легче… Странный ответ. Помолчав, Луиза произнесла:
— Я тебя больше не люблю.
— Когда ты это поняла?
— Я не знаю. Как-то постепенно. Не знаю даже, в тебе ли дело. Просто мне не нравится, как я живу.
Я попросил Луизу не торопиться с решением. Не рубить сплеча, не разрушать то, что нами построено. Я сказал, что многое может измениться, если она скажет, что ей надо. Она ответила:
— Нет, менять тут нечего. Как есть — так есть.
Я продолжал бороться за то, чтобы подольше сохранить неопределенность, не делать непоправимых шагов. Уступая моему напору, она согласилась повременить с формальностями. Так мы и зависли между небом и землей: не вместе и не врозь. Иногда мне казалось, что все было предопределено заранее, что я просто закрывал на это глаза, не хотел видеть очевидного; в другой раз казалось, что ничто не предвещало разрыва, что это обрушилось как снег на голову. Я совсем запутался в собственных ощущениях. Мне нужно было с кем-нибудь поговорить, почувствовать себя не таким одиноким, но я не хотел сообщать друзьям, и уж тем более родным. Чтобы они копались в моей жизни… Я не желал, чтобы они судили поведение Луизы. Я тонул.
Как-то вечером я сел в машину и поехал по направлению к Гавру. Ехал я не к Луизе. Я не собирался сваливаться ей на голову среди ночи и умолять вернуться. Я ехал на заправочную станцию, ту самую, где восемь лет назад останавливался по дороге в Этрета — в начале нашей истории. Почувствовав необходимость поделиться с кем-нибудь, я вспомнил про того заправщика. Наверняка он давно оттуда уволился, но попытка не пытка. Я неслышно вошел в магазин и сразу увидел его. Он сидел на прежнем месте, точно так же одетый и даже с тем же лицом. Существуют же люди, которые не меняются. Единственное, что изменилось, — не было попугая. Наверно, помер. Не знаю, долго ли живут попугаи, — вряд ли дольше, чем любовные отношения.
Я подошел к прилавку и замер.
— Что вам?
— …
— Что вы хотите? Если это ограбление, то имейте в виду: там, — он указал на потолок, — установлена камера.
— Нет-нет… Дело в том, что… восемь лет назад вы мне здесь продали «Твикс».
— Я вам продал «Твикс»? Восемь лет назад? Ну и что дальше?
— …
— …
— А потом мы с вами разговорились… И вы мне дали хороший совет. Вы не помните?
— Восемь лет назад? Нет, не помню. Тут столько народу проезжает за день… Но таких, которые бы являлись и вспоминали, что я восемь лет назад продал им «Твикс», — таких, признаться, я никогда не встречал. И что же вы хотите теперь? Еще один «Твикс»?
— Да… То есть нет… Дело в том, что моя жена… Она хочет, чтобы мы расстались. Мне нужен ваш совет. Нужно с вами поговорить. Теперь я понимаю, насколько это глупо. Но когда я сюда ехал, я думал, вы единственный человек, который может дать мне совет.
— …
Вероятно, мой искренний и потерянный вид убедил его. С его лица исчезло недоверие, он предложил мне пиво. Стояла глубокая ночь, посетителей не было. Мы сели на воздухе. Небо для ноября было довольно светлое. Небо конца лета. Кругом стояла тишь. Выслушав меня и помолчав, он изрек: «Делать нечего». Безусловно, он был прав. Делать было нечего. Я и сам знал, что Луиза не из тех, кто раскрывает рот, прежде чем все взвесит. Цену словам она знала. Она перевела Поля в другую школу, чем совершенно меня оглоушила: это был продуманный, подготовленный шаг, а не смятение чувств. У Луизы смятения вообще не бывало. У нее всегда все было четко и ясно. Мне было трудно принять эту новую ситуацию, я не видел для нее никаких оснований. Однако Луиза всегда стремилась ускользнуть от контроля, решения она принимала втихомолку, ни с кем не советуясь, как будто готовила теракт. Теракт, единственной жертвой которого был я. Она хотела жить. Она так и говорила: я хочу жить. Неожиданная смерть матери, вероятно, заставила ее стремиться к жизни полной, захватывающей. Она стала тираном для самой себя и для своего счастья: ее диктатура требовала непрерывного расцвета личности. Что же с этим поделать? Ничего тут не попишешь.
Через некоторое время мы с заправщиком встали.
— Знаете что, — сказал я, — куплю-ка я у вас «Твикс». Так-то оно лучше.
— Да я вам его дарю.
Меня это очень тронуло. Как будто запятая в финале моей истории.
Прошло несколько дней. Как ни странно, страдать сильнее я не стал. Я был настолько занят работой, что, случалось, забывал о предстоящем разводе. Возможно, это и было тяжелее всего. Оказывается, любовные связи развязываются так легко. Просто чувства однажды истаивают — как под воздействием анестезии. Каждый вечер мы разговаривали с Луизой по телефону. Говорили мы очень ласково, и это совершенно сбивало меня с толку: я не знал уже, вместе мы или нет. Мы испытывали друг к другу столько нежности. Мы так старались сохранить хоть что-то от нашего прошлого. Иногда я спрашивал: «Ты уверена?» — «Пожалуйста!» — просила она. Я хорошо ее знал. Знал, что настаивать бесполезно. Просто надо начать новый этап жизни. Просто? Непросто. Не умею я начинать. Начало мне всегда дается с трудом. Чтобы начать все сначала, надо сообщить о разводе моим родителям. А я все оттягивал. Потому что в тот день, когда я им сообщу, мое настоящее окончательно превратится в мое прошлое. Это будет значить, что я перевернул страницу.
Я предложил отцу поужинать вместе в каком-нибудь ресторане в Париже. Сначала он сопротивлялся (обычно я приходил к нему), потом сдался. Ради нашей встречи он надел галстук. Странное дело: отец давно уже перестал носить галстуки. Значит, наш ужин для него равносилен выходу в свет. Встретились мы в маленьком итальянском ресторанчике на Больших бульварах. Увидев меня, он бросился ко мне со словами: «Я двадцать минут нарезал круги, прежде чем нашел место для парковки!» Припарковаться в этом районе действительно непросто.
— Это что, вместо приветствия? — поинтересовался я.
Чтобы загладить резкость, отец похвалил ресторан, куда я его вытащил. Он был в неожиданно приподнятом настроении.
— Самое сложное — сделать правильный выбор: паста или пицца, — провозгласил он, точно цитировал Шопенгауэра.
К нам подошла молоденькая официантка, очень собой ничего. Мне сразу пришла в голову мысль: а не соблазнить ли ее? Оставить ей мой телефон… Ведь я же теперь холостяк, а значит, должен вести себя по-холостяцки. Но как-то сразу спохватился: ничего у меня с ней не выйдет. Я понятия не имел, что нужно делать, чтобы заполучить от девушки десять цифр телефона (ведь это так много! самое большее, на что я был способен, это одна-две). Я глядел на отца и понимал, что меня теперь тоже ждет долгое одиночество. Всю свою жизнь я верил, что у меня нет ничего общего с этим человеком, — и вот пожалуйста, мы в одинаковом положении. Сидим тут вдвоем, такие оба брошенные… Мне стало совсем худо. Не то чтобы я так уж тяжело переживал свое одиночество, но от мысли, что я повторяю судьбу отца, вдруг стало невмоготу. Отец заказал пасту. Я — пиццу. Хоть в этом не быть похожими.
