Прошло тридцать лет, и хозяйку поместили в дом престарелых. Перевозили ее туда собственные дети и племянники. Они все время повторяли: «Не бери с собой слишком много, возьми только самое необходимое». Тогда, в знак протеста, им назло, она отыскала в чулане картину, которая пылилась там все эти годы, и заявила, что непременно хочет взять ее с собой. Так корова попала в дом престарелых, где старушка сунула ее за шкаф. Прошло еще семь лет, и старушки не стало. Вынося мебель из ее бывшей комнаты, племянник обнаружил картину и оставил в подарок заведению. Вместо того чтобы ее выбросить, кто-то из персонала решил повесить ее в коридоре.
23
В то время моя личная жизнь заключалась в регулярных поездках на кладбище (символический смысл опускаю). Сначала меня вела упрямая надежда. Но прошло несколько недель, и я почувствовал весь комизм ситуации. Стало ясно, что та девушка не придет никогда. На могилу Сони Сенерсон вообще никто не приходил. Да и сам я бывал там вовсе не для того, чтобы проведать покойную. Я думал не о ней, а о том, как разыскать прекрасную незнакомку. Я уже начинал терять надежду.
Девушка не появлялась. Черты ее лица почти стерлись из моей памяти. Я не помнил в точности цвета ее волос. Мои поездки оборачивались грандиозной потерей времени. Однажды на кладбище наметилось оживление. В нескольких метрах от того места, где я дежурил, собрались люди. Ожидались похороны. Я решил присоединиться к собравшимся. Коль скоро моя незнакомка не приходит, возможно, при тех же обстоятельствах я встречу другую? Я был не далек от истины: появилось несколько молодых женщин. Как знать, может, им понадобится утешение? Я, конечно, с самого начала понимал, насколько это глупо. Глупо и стыдно. Я стоял и разглядывал девушек, точно на вернисаже или на коктейле, и дела мне не было до чужой боли. Женщины плакали, и их слезы меня волновали. Судя по всему, оплакивали какого-то хорошего человека. От этого мне сделалось еще стыдней. Нет, с кладбищами надо завязывать.
Была у меня одна лицейская приятельница, с которой мы время от времени встречались, но она собралась замуж и стала жить со своим женихом. Для других жизнь шла вперед, я же оставался на обочине, застрял на какой-то мертвой точке. Моя сексуальная жизнь была похожа на шведский фильм. Порой даже без субтитров. Я мечтал о бурных мимолетных приключениях, и время от времени мне казалось, что это возможно. В отеле бывала одна постоялица, русская, отличавшаяся магической притягательностью русских женщин, с выразительным взглядом, тянувшим на трагический роман в восемьсот страниц. Всякий раз, приезжая в Париж, она останавливалась в нашей гостинице. Чем она занималась, не знаю, хотя, впрочем, меня это не слишком интересовало, я лишь замирал при ее появлении, очарованный ее красотой. Будь она серийной убийцей или московским вариантом журналистки из «Лез Энрокюптибль»
[11]
— я бы все равно смотрел на нее с той же глупой завороженностью. Я видел, как она садится в лифт, и мечтал подняться вместе с ней. Однажды вечером она позвонила на рецепцию — так, безо всякого дела. Сказала только: «Я хотела проверить, вы ли ответите, если набрать этот номер. Спокойной ночи». Ночь я не спал, меня прошибал пот, как только я вспоминал эту фразу. Что значили ее слова? Что я должен делать? Подняться к ней? Я поднялся. Постоял несколько минут перед дверью, стал ходить туда-сюда, стараясь производить как можно больше шума, чтобы она услышала. Не стучать же в дверь. Я надеялся, что она сама откроет, надеялся, что откроет… Годы прошли с тех пор, а я все еще, бывает, надеюсь, что она откроет.
В конце концов я спустился вниз. Я не имел права надолго покидать рабочее место. На следующее утро, уезжая, она едва взглянула в мою сторону. Я понял, что напрасно вечером шумел у нее под дверью. Точно так же, как напрасно ездил на кладбище. Мои попытки проникнуть в чувственную сферу даже не заканчивались позорным крахом, они попросту тонули в безысходности. Позже я пойму, что любовь находишь, когда не ищешь; это дурацкое расхожее утверждение, как ни странно, верно. А еще я пойму со временем — удивительное открытие, — что это касается и написания книги. Не нужно специально выискивать идеи и изводить тонны бумаги на черновики: книга должна прийти сама, первый шаг — за ней. Просто нужно быть готовым ее впустить, когда она постучится в дверь воображения. И тогда слова польются сами, легко и непринужденно.
Я устроил бабушке на день рождения сюрприз, вел себя как примерный внук — и все же постепенно стал навещать ее реже. Сначала я оправдывался депрессией: как же ехать к бабушке, если психологически я не в форме? На самом деле, конечно, причина была в другом. Как бы то ни было, а стариков мы рано или поздно бросаем. И это касалось нас всех: отец тоже стал ездить не так часто. Первое время я навещал бабушку два-три раза в неделю. Потом стал ездить один раз, а потом и вовсе раз в две недели. Ужасней всего, что дело было не в отсутствии свободного времени. Я вполне мог бы уделять бабушке больше внимания. Но морально мне все тяжелее было это делать. Как-то так получалось, что у нас все меньше находилось тем для разговора, и я воспринимал это мучительно. Временами бабушка вела себя оживленно, весело, могла шутить — но я чувствовал, что она старается ради меня, делает над собой усилие; потом наступала пауза, и мы замыкались каждый в своем одиночестве. Я уже не придумывал с ходу разные истории, как раньше, а заготавливал их заранее. Целый арсенал для заполнения пустоты. Но разве так уж важно, какие слова мы произносим? Иногда достаточно просто быть рядом. Дед, умирая, сказал мне: «Посиди еще немножко». Он был уже совсем плох, и говорить было не о чем, но мое присутствие было ему необходимо. Почему же я так редко стал ездить к бабушке? С течением времени этот вопрос все больше мучил меня. Проблема глубокой старости. Чего хотят старики? Они медленно уходят от нас по дороге, где гаснут звуки и краски. Темы общения иссякают. И мы присутствуем при этом как печальные и беспомощные свидетели.
24
Воспоминание русской женщины, имени которой я не знаю
Почти все детство она провела в Петербурге и жила по большей части вдвоем с матерью. Отец ее был промышленник, много ездил, бывал в Париже. И всякий раз привозил ей подарки: то туалетную воду фирмы «Герлен», то миниатюрную Эйфелеву башенку, то роман Бальзака или миндальные пирожные «макарон» из кондитерской «Ладюре». Ей представлялось, что Франция — это страна ее отца, волшебная страна. Зачастую ребенок больше привязан к тому из родителей, которого реже видит. И вот однажды командировка отца слишком затянулась. Ей не решались сказать, что отец погиб в автокатастрофе несколько месяцев назад, а она и вообразить такое не могла. Взрослые не понимали, что, скрывая правду, они делают мир, в котором она живет, зыбким, ненадежным и что этот мир рухнет, когда правда откроется. Все свое отрочество она не могла простить окружающим эту ложь, и ее главной мечтой было поехать в Париж. Став взрослой, она эту мечту осуществила. Париж был для нее полон воспоминаний об отце. Она регулярно приезжала сюда как на его могилу. Елисейские Поля, улица Оберкампф, авеню Клебер были для нее аллеями гигантского кладбища. Ей представлялось, что где-то там витает душа отца. Временами, когда почва уходила у нее из-под ног, ей нужно было зацепиться за реальность, и тогда она могла позвонить среди ночи все равно кому, лишь бы услышать человеческий голос на другом конце провода.
