– Совершенно верно. Скорее всего, они изменят маршрут. Но иной возможности попытаться отбить Якова я просто не вижу. Искать его в мешанине наступающих германских и отходящих наших частей определенно бессмысленно. Погубим бойцов и сами погибнем. Согласен?
– А есть выбор? – криво ухмыльнулся я. – Ладушки, давай так: полагаю, спать нам уже не придется, так что бери карту и подбирай подходящее для засады место. А я танкиста разбужу и вместе со старшиной прикину хрен к рылу. Ну, в смысле обрисую наши ближайшие планы с прочими диспозициями. Выдержишь, Коля? Ты ж, как ни крути, раненый?
– Выдержу, – спокойно блеснул белками глаз поручик. – И похуже бывало. Ступай, а я пока по карте прикину. Как ты там сказал? Хрен к рылу, да?
– Именно. И даже не думай спрашивать, что это означает!
– Знаешь, – задумчиво произнес поручик убийственно-серьезным голосом. – Самое страшное, что я уловил смысл. Чудовищно, но если так и дальше пойдет, я определенно превращусь в человека двадцать первого столетия! И это ужасно…
– Ну, бывает и хуже… гм, короче, не парься, ваше благородие. Кстати, сие выражение к бане отношения не имеет.
– Кошмар, но я и это понял…
Фыркнув под нос, я подхватил автомат и пошел искать Якунова со старшиной.
– Вот таким образом все и обстоит, товарищи. У нас есть шанс, пусть небольшой, но есть. Но выдвигаться необходимо уже сейчас, тогда мы, вероятно, опередим противника. И выполним нашу боевую задачу. Если же нет, – поручик выдержал недолгую паузу, – если гитлеровцы поедут другой дорогой, мы продолжим нашу борьбу в тылу противника. И двинемся, уничтожая их тыловые порядки, в сторону фронта. Как временный командир отряда, спрашиваю: все согласны? Если есть те, кто считает иначе, прошу высказаться здесь и сейчас.
Разумеется, все промолчали – можно подумать, кто-то сомневался. И Гурский отдал команду оправиться, проверить оружие и строиться для ночного марша. А затем сделал мне знак, что хочет о чем-то переговорить.
Когда я подошел, поручик попросил то, чего я уж никак не ожидал:
– Виталий, не сочти за бред, но… ты не мог бы осмотреть рану?
– Что? – ему удалось меня удивить. – Зачем? Я же полчаса назад тебе перевязал?
– И все же… – уклончиво ответил тот. – Понимаешь, на Гражданской меня дважды ранили, и я прекрасно помню те ощущения. Но сейчас определенно что-то не так. Свербит в боку, мочи нет. Давай отойдем?
– Ну, давай, – пожал я плечами. – Только выдумываешь ты, Коля. Ну что могло измениться за тридцать минут? Я же говорил, заживать будет несколько дней. Даже если в рану попала инфекция, ощутишь ты это через сутки, не раньше.
– Виталик, давай обойдемся без демагогии? – вымученно улыбнулся Гурский. – Просто осмотри рану, хорошо?
– Без проблем, – сухо буркнул я. Вот только не хватало, чтобы меня всякие белогвардейские поручики медицине учили!
Размотав бинт и подсвечивая трофейным фонариком, я осмотрел рану. И не поверил своим глазам. Блин, что за бред?! Нет, когда все произошло, я безоговорочно принял и наш перенос в прошлое, и всякие прочие связанные с фамильной реликвией Гурских чудеса, но это… это уже выходило за любые рамки! Рана, которой было от силы часа полтора-два, выглядела так, словно прошло как минимум пара дней!
Шумно выдохнув, я осведомился:
– Николай Павлович, и когда сие непотребство началось?
– Что началось? – искренне не понял Гурский.
– Свербление твое, что ж еще?
Поручик несколько секунд размышлял:
– Знаешь, ты не поверишь…
– Да уж поверю, так что давай коротко, нас бойцы ждут. Без эмоций и излишних подробностей.
– Ну, если коротко, то минут через десять-пятнадцать после того, как ты мне маменькину брошку вернул. Сначала появилось эдакое легкое, едва заметное тепло, разливающееся от левого кармана, а потом в раненом боку так засвербило, что хоть на стену лезь. Вот я тебя и попросил проверить.
– Ну, тогда я тебя поздравляю. Раны твоей по большому счету больше не существует. Ты о бритве Оккама слыхал?
– Разумеется. «Не следует множить сущее без необходимости», но при чем тут это?
– Да при том, что, согласно этому постулату, излечился ты исключительно благодаря своей брошке, понимаешь?
– Похоже, понимаю. – Гурский зябко пожал плечами. – И что?
– Понятия не имею. Но одно знаю точно: эта твоя штуковина определенно заточена на то, чтобы защищать твою жизнь. А вот зачем? Тут я не советчик, сам думай, что ты там в своем прошлом… гм, ну, то есть настоящем, такого насовершал, что тебя столь крутым оберегом одарили.
Несколько секунд поручик молчал, собираясь с мыслями, затем неуверенно изрек:
– Виталий, а если наоборот, если не совершил, а должен совершить? Как тебе такой вариант?
– Вполне, – буркнул я, вновь бинтуя поручика: рана все-таки свежая, несмотря на необъяснимое заживление, еще может открыться, так что пусть пока с бинтом походит. Да и ненужных вопросов не будет: тот же старшина видел, что Гурского ранили и я ему помощь оказывал.
– Пожалуй, так даже и правдоподобнее. Ладно, пошли, бойцы ждут…
Идя следом за поручиком, я продолжал размышлять: вот интересно, в критический для жизни момент Гурского забросило в мое время одного, а сюда нас перенесло уже обоих. Раньше я считал, что это связано с тем, что в момент выстрела пуля отбросила его на меня, но теперь начал испытывать некоторые сомнения. Если всерьез воспринимать то, что озвучил поручику, получается, брошь – ну, или чем там она на самом деле является – воздействует не только на поручика. А значит, вполне вероятно выполняет некую заложенную программу, преследуя какую-то вполне определенную цель? Или даже больше: ею целенаправленно управляют? Кстати, есть и другой вариант: «процесс» все же замкнут на поручика, а я, Якунов, Феклистов и остальные бойцы – не более чем расходный материал? Вернее, вспомогательный? Ну, то есть я, например, был нужен, чтобы подготовить Гурского к переносу – ведь не просиди он целый день в Интернете, не поспорь со мной относительно истории, вряд ли смог бы с ходу воспринять реалии новой мировой войны, да еще и находясь на стороне бывшего противника. Брр, голова кругом…
Впрочем, поручику при любом раскладе не позавидуешь: я только сейчас окончательно осознал, насколько ему тяжело. Это для моих сверстников и молодежи перенос во времени хоть и фантастика, но в определенной мере привычная по многочисленным книгам и фильмам. Как там это называется? Формирование массового сознания, что ли?
Гурскому же, воспитанному в православных догмах и на классической литературе, пришлось туго. Ну не писали Толстой, Чехов и Достоевский фантастику, в то время с этим литературным направлением и вовсе был неслабый напряг: Герберт Уэллс, Жюль Верн… вот и все практически. И никаких «попаданцев» и альтернативной истории… Так что поручик еще неплохо держится. Вовсе не уверен, что я на его месте уже не реализовал бы в жизнь известный детский стишок, касающийся отправившейся в путь шиферной крыши
[16]
.
