Воздушный порт Царское Село, Санкт-Петербург,
24 сентября 1979 года, понедельник.
СЕРГЕЙ ЩЕРБАКОВ
Чтобы зайти в самолет, мне пришлось выложить перед неулыбчивой девушкой не только билет, но и свой паспорт с визой – очевидно, она проверяла, не отправят ли меня из Вашингтона обратно тем же рейсом за счет компании. Заброцкого встретил такой же холодный прием, хотя хитрый Андрей улыбался девушке так умильно, как только мог.
На таможенном посту с нами приключился забавный казус. Подозрение бдительных чиновников вызвала почему-то сумка Заброцкого, которую тот не сунул в икс-просветник, а понес с собой. Оказалось, что там лежали магнефонные диски, купленные им в киоске на аэровокзале и сунутые в спешке куда попало. Невзирая на путаные объяснения моего товарища, таможенники перевернули сумку вверх дном в поисках контрабанды и уже начали поглядывать на мой чемодан.
– Ну вот, – бурчал Андрей, пока мы второпях преодолевали длинный коридор в посадочную зону, – все перекопали, все перепутали, дармоеды... Делать им нечего.
– Работа у них такая, – заметил я.
– Вам легко говорить, – пожаловался Андрей, – не ваш чемодан трясли.
– Ничего, – ободрил я его, – все позади. Теперь последний рывок – и нас ждут мягкие кресла, предупредительные стюардессы и девять часов лету до Вашингтона с посадкой в ирландской столице. Можете отоспаться.
– Думаете, я засну? – Заброцкий обреченно взмахнул рукой. – Я первый раз за границу лечу. Столько всего увидеть хочется – страшно сказать! Эх, жалко, мимо Моста пролетим...
– Заснете, – уверенно пообещал я. – Перелеты быстро приедаются. А не сможете – заставьте себя. В Вашингтоне мы будем к обеду, нам еще обустраиваться.
– Как – к обеду? – переспросил Заброцкий и тут же картинно хлопнул себя по лбу. – Ах да! Обгоним солнце?
– Именно, – кивнул я.
Похоже было, что из-за задержки на таможне мы вошли в самолет последними – за нашими спинами люк закрыли. Я окинул взглядом салон и поразился тому, что свободных мест почти не было. Даже странно: США – не самая значительная страна, вдобавок всего пять лет прошло со времени Трехдневной войны, так что русских там вряд ли обожают. А вот поди ж ты – летают люди, значит, надо им.
Места наши, к вящему восторгу моего спутника, оказались у стены. Андрей немедленно занял то, что у иллюминатора, мне досталось второе. Я не возражал; мне по опыту было известно, что полет в стратосфере проходит совершенно одинаково, летите вы из Верного в Москву или из Питера в Вашингтон.
Я откинулся в мягком кресле, подвигал спинку, пока не стало совсем удобно, машинально улыбнулся стюардессе. Негромкий гул возвестил о том, что могучие турбины набрали обороты. Салон чуть качнулся, и взлетная полоса за иллюминатором поплыла влево.
Самолет компании «РВТ»,
рейс 478 Санкт-Петербург—Дублин—Вашингтон,
24 сентября 1979 года, понедельник.
АНДЖЕЙ ЗАБРОЦКИЙ
Момент отрыва от земли я скорее угадал, нежели почувствовал. За иллюминатором плавно проплыл аэродром, а затем набирающий высоту самолет нырнул в плотный серый туман облаков. Полминуты – и мы уже были наверху, там, где сияло солнце и громоздились друг на друга белоснежные облака.
Я оторвался от иллюминатора и откинулся на спинку кресла.
– Сергей, я вам сейчас буду нужен?
– Зачем? – усмехнулся Щербаков, перебирая бумаги. – До Америки можете спать спокойно.
– Я спать не собираюсь. А вот музыку...
– Да ради бога. Слушайте себе на здоровье.
Тяжелые мягкие наушники наглухо отрезали меня от звуков окружающего мира. Да, на комфорте межконтиненталов «Сикорский» не экономит. Я вставил пластинку, нажал «пуск» и закрыл глаза.
Те, кто были, по-моему, сплыли,
А те, кто остался, спят,
Один лишь я сижу на этой стене
(Как свойственно мне).
Мне сказали, что к этим винам
Подмешан таинственный яд,
А мне смешно: ну что они смыслят в вине?..
Забавно, как устроено человеческое сознание. Ему обязательно нужен какой-нибудь зримый внешний символ для того, чтобы осознать происходящее. Не тогда, когда мы получили распечатку с данными по фирмам, не тогда, когда нас доставили в Питер, словно сверхсекретный груз, и даже не в кабинете щербаковского начальника, а именно сейчас, после того, как Россия осталась позади, а впереди... пожалуй, только господь знает, что у нас впереди, я вдруг понял, что вся моя жизнь разделилась на до и после.
До – малыш Анджей делает первый шаг и валится с табурета, у самого пола подхватываемый папиными руками, такими большими, сильными, надежными. До – первые друзья, до – первая любовь, пока еще безответная. До – учебный лагерь Памирского горнострелкового, где рванувшаяся страховка вырвала клин и я закачался над пустотой, больше всего боясь почему-то глянуть вниз. Все это – до.
Смешно получается, Анджей. Ты так старался обмануть судьбу. Не пошел в летное, по стопам деда, отца и старшего брата. Не остался в полку на действительной. Ты не хотел быть маленькой пешкой, которую посылают в такую нужную, но такую бессмысленную игру. А судьба тебя все равно достала. Не мытьем, так катаньем.
Мы все – солдаты великой империи. Я, Щербаков, Старик, этот... фон дер Бакен. Все.
И ты прекрасно знал, что тебя ждет, унтер третьего резервного Уссурийского егерского полка. Забытый всеми клочок чужой земли в африканских джунглях, нескончаемый дождь, а кругом – ржавые гильзы без маркировки и такой же проржавевший короткий автомат с толстым стволом-глушителем, прозванный «гадюкой» за тихое свистящее шипение, в которое он превращает сухой треск выстрела.
А вот тот, длинный, вон за тем стволом, – он считался лучшим взводным во всей парашютной дивизии «Викинг». И когда он шел по улочкам родного Кельна – пятнистая форма, зеленый берет, – все окрестные мальчишки сбегались поглазеть на него. А этот, рыжий, его целых два раза представляли к Кресту Виктории. Но оба раза так и не вручили. В первый раз – за пьяную драку в ливерпульском пабе, а второй – за то, что, вернувшись с задания, он поднялся в рубку эсминца и на глазах у всей вахты так врезал полковнику из МИ-6, что три новых зуба полковника пришлось оплачивать из британской казны.
И давно уже снова зарос джунглями обгорелый фундамент научного центра, и офицеры всех штабов давно забыли координаты и центра, и того уголка джунглей, где схлестнулись в коротком, отчаянном бою их отборные пешки. И подшита к сданному в архив делу копия извещения: «Погиб, выполняя долг перед Отечеством».
А где оно, мое Отечество? На гранитных набережных Санкт-Петербурга? На засыпанных снегом улицах Уссурийска? Или на варшавских площадях?
– Шагай вперед, пешка! – скомандовали мне. – Если ты дойдешь до восьмой линии, ты, конечно, не станешь ферзем. Но, может, тебе позволят снять вражеского короля. Ведь королей бьют именно пешки, как бы это ни не нравилось королям.
