Спальня родителей. Дверь в нее белая со стеклом под хрусталь. Очень красивая…
Теперь на ней кровавый мазок.
Маша толкнула дверь.
Бежевые обои, золотистые занавески, мебель «слоновая кость». Богатое, как говорила бабушка, покрывало на кровати. Турецкое, расшитое парчой и камнями. Оно тоже было светлым когда-то…
Теперь его покрывали бурые пятна! Самое большое растеклось по краю, страшное, как воронка, затягивающая в себя…
— Нет, — прошептала она. — Нет! — Голос стал громче. — Неееет! — закричала Маша.
Папа… Мама…
Они лежали на полу возле кровати…
И даже в смерти оставались вместе — рука отца лежала на груди мамы. Он как будто пытался защитить ее…
Но не смог.
Тела родителей были изрешечены пулями. Тогда как Рамазу перерезали горло.
Маша рухнула на пол, подползла к ним, легла рядом с мамой и положила ладонь поверх папиной руки…
Она желала умереть вместе с ними.
* * *
Балкон. Чашка кофе. Сигарета… Первая в жизни.
Маша неглубоко затянулась и дала дыму просочиться в легкие.
Прислушалась к ощущениям. Не сказать, что очень приятно. Но и отвращения нет.
Сделала еще затяжку. Выпустила дым. Посмотрела, как его струйка развеивается ветром.
— Ты куришь? — услышала она возмущенный голос бабушки.
— Нет, — не оборачиваясь, ответила Маша. — Просто пытаюсь расслабиться.
— Получилось?
— Немного.
Бабушка отобрала у нее сигарету и, затушив о перила балкона, швырнула в палисадник.
— Давай я тебе валерианки накапаю лучше.
— Я столько выпила за эти дни всевозможных успокоительных средств, что уже писаю ими.
Бабушка опустилась на стул рядом с внучкой. Она всегда была моложавой. Выглядела не как мать сына Сергея, а как старшая сестра. Но за последнюю неделю она здорово сдала. Превратилась в старушку. Хотя продолжала подкрашиваться, делать прическу. Но чуть сгорбилась спина, морщины стали глубже, рот суше, а в глазах столько тоски…
— Бабулечка, я не знаю, как жить, — всхлипнула Маша. — Без них… как?
— Так, чтобы они, глядя с небес, радовались за тебя.
— О… это невозможно! — Слезы брызнули из глаз. — Я не радовала маму с папой, когда они были живы, и теперь не смогу…
Бабушка протянула ей платок. Маша отмахнулась, вытерлась ладонью. Сколько слез она пролила за последние дни (сегодня был девятый — только что закончились поминки), а слезы все лились.
— Послезавтра мы уезжаем, помнишь?
— Я никуда не поеду… — сказала Маша.
— Маша, детка, здесь ты не останешься.
— Останусь, — упрямо возразила Маша. — Мой дом здесь.
— Тут опасно, это раз. Два, ты пока несовершеннолетняя и не можешь решать самостоятельно, где тебе жить. Я твоя единственная родственница, и я тебя забираю в Москву. Точка!
Следствие по факту убийства родителей Маши и телохранителя отца шло полным ходом. Сам Або Адаладзе подключил свои связи, чтобы те, кто причастен к их гибели, были пойманы. Вот только никаких положительных результатов расследование по горячим следам не дало. Рамаз открыл дверь, ему перерезали горло, а хозяев квартиры застрелили в спальне из пистолета с глушителем. Ничего ценного не пропало. Вот и все факты. Ни отпечатков, ни свидетелей. Не ясен и мотив. Убийство даже политическим назвать нельзя, потому что Сергей Селезнев был не такой важной фигурой в игре «престолов» и ничего не решал.
— У меня тут Дато, бабулечка, — проговорила Маша, вытащив еще одну сигарету из пачки. — Если и его у меня отнять, я умру…
Бабушка вновь отобрала у нее сигарету. Сжала в кулаке, размяла в труху и швырнула через перила балкона.
— Мы переезжаем, — отрезала она. — Ты будешь жить в Москве. Там же и учиться. Дато твой никуда не денется. Будете видеться на каникулах.
Она не понимала, насколько у них все серьезно! Родители ей не говорили. Отец не хотел ее расстраивать. А мама боялась, что связь Маши с «неподходящим» парнем свекровь будет вменять ей в вину, как и многое другое.
— Мы будем здесь бывать, — чуть смягчилась бабушка. — А как иначе, если Сережа и Надя тут похоронены? Могилки навещать надо… Да и квартиру эту хотелось бы сохранить. Я поговорю с Або. Он что-нибудь придумает… — Она встала, обняла внучку. — Хочешь чаю?
— Не откажусь.
— Сейчас заварю. И добавлю немного лаванды. Она успокаивает.
…Спустя день Маша с бабушкой садились в поезд. Никто их не провожал (привез на вокзал водитель дяди Або), даже братья Ристави, потому что Маша им ничего не сказала о своем отъезде.
Вещей было немного. Два чемодана, да еще спортивная сумка, которую Маша не убрала под полку. Сказала, там сменная одежда. Но сразу надевать ее не стала. Только минут через сорок отправилась в туалет. Вскоре была остановка. Бабушка накрыла на стол. Поезд стал трогаться, она бросила взгляд в окно…
— Маша?!
Внучка стояла на платформе, сгибаясь под тяжестью сумки.
— Прости меня, бабулечка, — выпалила она. — Но я не могу уехать!
— Немедленно вернись в вагон! — прокричала бабушка в открытое окно.
— Я умру без него, понимаешь? Хочешь похоронить не только папу и маму… но и меня?
Поезд ускорился. И Маша пришла в движение. Она пыталась идти вровень с окном.
— Ты не волнуйся, со мной все будет хорошо! — торопливо выкрикивала Маша. — Я тебе звонить буду и писать. Может, даже приеду скоро. Но сейчас я должна остаться… чтобы не сойти с ума. Понимаешь?
Когда поезд скрылся из виду, Маша отправилась на автостанцию. Она знала, что от нее раз в два часа отходит «Икарус» до Тбилиси. Ночью она прибыла в город и на такси приехала к Ристави.
— Маша? — удивился Зура, открыв ей дверь. — В такое время ты никогда не являлась… Что-то случилось?
— Ничего. Если не считать того, что я сбежала от бабушки. Дато дома?
— Нет. Но ты заходи.
Он посторонился, впуская Машу. Она переступила порог и сразу бросила сумку. Смертельно устала, пока добиралась. И физически, и морально. Наверняка это было заметно, потому что Зура спросил:
— Хочешь отдохнуть?
— Да, если можно.
— Ложись на мамин диван.
Маша, стянув кеды, села, потом легла и вытянулась. Тело ломило. А ноги болели, причем сильно. И не только правая. Обе. Она закинула их на спинку дивана и стала ждать, когда кровь отхлынет.
— Поесть не желаешь? — поинтересовался заботливый Зура.
— Нет. А вот от чая не откажусь.
