— Почему?
Анна подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза. У нее кружилась голова, в теле появилась необыкновенная легкость, и она не могла мыслить связно.
— У Доктора были серые глаза, — прошептала она.
Джон немного помолчал, обдумывая ее слова.
— Кто такой Доктор?
— Мой отец. — Окружающий мир дрожал и расплывался у нее перед глазами — стены, пол, потолок, лицо мальчика, ее собственные руки. Она выдохнула: — Мой отец был и твоим отцом.
Он вошел в ее спальню, навалился сверху и ворвался в нее. Боль была неописуемой. Она закричала...
— Прекрати!
Кто-то тряс ее за плечи, но это был не Доктор. Доктор был пьян, ему было наплевать на ее крики, и он продолжал насиловать ее, пока она не потеряла сознание от боли, шока и ужаса происходящего. Нет, сейчас ее тряс за плечи Джон, по щекам которого текли слезы, а за его спиной виднелась Кристина, размахивающая руками, как мельница, и сама готовая расплакаться.
Они вдвоем подняли Анну, отнесли ее в спальню и уложили на какую-то кровать.
— Господи всемогущий, как я хочу, чтобы здесь была Лиззи! — жалобно причитала Кристина.
— Все нормально, с ней все будет в порядке, — хрипло проговорил Джон. — Вы не могли бы приготовить еще кофе?
— Одну секунду, сынок. — Кристина явно была рада хоть чем-нибудь занять себя.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Джон.
Он сидел на постели и смотрел на Анну. Мальчик уступил место мужчине.
— Ужасно, — прошептала она. — Прости меня. Как будто мало на тебя свалилось в последние дни. А тут еще моя истерика.
— И ты прости меня. Теперь я жалею, что пришел. Мне надо было подождать, пока я не успокоюсь хотя бы немного. Мама всегда говорила, что я слишком порывист и импульсивен.
— Тебе ведь больше не к кому было обратиться, верно? — Ее губы дрогнули, неохотно складываясь в улыбку. — Только ко мне. Но оказалось, что и от меня мало толку.
— Не говори так, — упрямо произнес Джон. Поколебавшись, он продолжил: — Могу... могу я спросить — ты действительно имела в виду то, что сказала? Твой отец — и мой тоже?
Анна содрогнулась всем телом.
— Да, это так.
— Обалдеть!
Похоже, он выбрал не самое удачное слово, чтобы выразить свои чувства.
— Ты имеешь что-то против?
Хотя даже если бы он ответил утвердительно, вряд ли она могла бы что-либо изменить.
Джон опустил глаза и вздохнул.
— Сейчас уже бесполезно возражать, не так ли?
— Мне было тринадцать лет. — Это она вспомнила, а вот сколько лет прошло с тех пор — нет.
Где-то в квартире зазвонил телефон, и Кристина сняла трубку. Через несколько секунд она просунула голову в дверь.
— Это Бобби Гиффорд. Тот самый, что приходил вчера. Он внизу и хочет подняться.
— Скажи ему, пусть уходит, я не хочу его видеть. — Анна не хотела видеть никого. Сейчас она с трудом могла вспомнить, кто такой Бобби Гиффорд.
Кристина нахмурилась.
— Ты уверена, милая?
— Я никого не хочу видеть, Кристина.
— Не нужно было тебе кричать на нее, — заметил Джон, когда служанка ушла и они услышали, как она передает слова Анны консьержу.
— Я даже не заметила, что накричала на нее. — У бедной Кристины тоже выдался нелегкий день. — Я обязательно извинюсь перед ней.
— Я могу воспользоваться телефоном? Мне нужно позвонить Айвсам и сказать им, что со мной все в порядке, иначе они будут беспокоиться.
— Конечно. Здесь есть телефон почти в каждой комнате.
— Я хотел бы поговорить с тобой, когда вернусь. — Джон приостановился и внимательно посмотрел на Анну. — Ты больше похожа на мою сестру, чем на мать.
— Но ведь я и есть твоя сестра, верно? Твоя сестра и твоя мать.
Джон сообщил миссис Айвс, что он сейчас на Манхэттене.
— Я остановился у одного из старых друзей папы. Надеюсь, вы не возражаете.
У него сложилось впечатление, что миссис Айвс возражала бы, и очень сильно, но не при сложившихся обстоятельствах. Он только что потерял своих родителей, и потому его невежливость была простительна.
Когда Джон вернулся в спальню, Анна уже спала. Он с состраданием взглянул на нее. История и впрямь получилась странная, противоестественная. Ей много пришлось пережить, но теперь он будет заботиться о ней и защищать. Очевидно, от ее калифорнийского мужа было мало толку.
Джон присел на край постели, глядя на Анну, но вскоре глаза у него начали слипаться, он прилег рядом с ней и уснул.
В спальню вошла Кристина, чтобы узнать, отчего вдруг стало так тихо. Она слышала все, но единственным человеком, которому она расскажет об этом, будет Лиззи. Служанка улыбнулась с облегчением, когда увидела их спящими на кровати: мать и сын, сестра и брат. Кристина тихонько прикрыла за собой дверь и налила себе щедрую порцию лучшего виски мистера Блинкера. Последние несколько часов стали самыми драматичными и в ее жизни тоже.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Анна пожелала сохранить в тайне тот факт, что она является матерью Джона. Благодаря Герби ее имя и так регулярно появлялось на страницах светской скандальной хроники.
— Представляете, какими будут заголовки газет? — с содроганием спрашивала она. — «АННА МЮРРЕЙ, СУПРУГА ГЕРБИ БЛИНКЕРА, ПЕЧАЛЬНО ИЗВЕСТНОГО СВОИМИ ЛЮБОВНЫМИ ПОХОЖДЕНИЯМИ, ВОССОЕДИНЯЕТСЯ С ДАВНО ПРОПАВШИМ СЫНОМ». Тут же налетит целая стая репортеров, которые непременно раскопают кучу нелицеприятных подробностей.
Об этом знали только Лиззи и Кристина, хотя позже о случившемся все-таки придется рассказать и Олли с Герби.
Лиззи, которая повела себя очень благородно, вернулась вместе с Джоном в Бруклин, чтобы помочь Айвсам подготовиться к похоронам.
— Не можем же мы оставить их в руках чужих людей, — заявила она.
Маму и папу Джона похоронили на кладбище Хоули-Кросс после того, как в соборе Святого Патрика по ним отслужили поминальную мессу. На похороны пришли сотни людей: подруги Тамары из Бруклина, друзья Джона из школы (каникулы еще не закончились) и друзья отца с Манхэттена. Джон и представить себе не мог, что папа пользовался такой популярностью — мать всегда относилась к нему, как к неудачнику, — отдать ему последние почести пришли коллеги-адвокаты, сотрудники его конторы, управляющий кафе «МакКриди», где обедал отец, и кое-кто из его старых клиентов. Были здесь и представители шоу-бизнеса: муж Лиззи, Олли Блинкер, прилетел из самого Лос-Анджелеса, чтобы сказать последнее «прощай» своему лучшему другу Левону Зарияну.
— Другого такого человека, как Лев, больше не будет, — со слезами в голосе сказал он, и собравшиеся закивали головами в знак согласия.
