— Да я болван. Надо было еще покопаться в планшете. Перерыть все папки. А я так был потрясен сообщением отца, что особенно нигде не лазил. Все обдумывал то, что он сказал.
— Ну, может, надо было остаться там, в каюте и еще поискать информацию?
— Так ведь ты сказала, что надо уходить, — Федор слегка улыбнулся.
— Это я виновата?
— Ты была права. Хорошо, что мы спустились и помогли Донам. И хорошо, что мы взяли с собой лазерные мечи. Вооружим завтра ребят и отправимся спасать тех, кто застрял за Оранжевой Магистралью.
— Фу, что опять полезем к этим тварям?
— Так надо. Но ты останешься. Пойдут только мальчики.
— Ну, уж дули. Я тоже пойду. Я буду с вами — и все. И не отговоришь.
— Упрямая девочка, — Федор улыбнулся, стянул с себя пайту и подошел к зеркалу.
Огромное зеркало висело в спальне на шкафчике. Рядом с ним поблескивал маленький мониторчик, благодаря которому можно было управлять верхними полками. Обычный детский шкафчик и обычное зеркало. Царапины на плече Федора выглядели не страшно. Не глубокие, не длинные.
Фрик всего лишь зацепил немного когтями.
Федька торопливо смазал их, после оглядел внимательно плечо. Высокий, широкоплечий, сильный. Надежный и умный. Вот то, что Таис могла сказать про Федора. Она знала его очень давно, с детских лет. Их связывали совместные игры, охота, долгие холодные ночи на Нижнем Уровне. В самые отчаянные моменты Федька был рядом.
Но Таис ничего к нему не испытывала такого особенного. Ничего, что можно было бы назвать таинственным словом "любовь". Что это значит? Что значит — любить? Что чувствует Федор к ней, к Таис?
Непонятно. Совсем непонятно.
Таис подошла к Федьке, тоже оглядела царапины, тихо спросила:
— Не болит?
— Все нормально, — серые глаза Федьки оказались совсем рядом.
Знакомые глаза. Федор смотрел на Таис внимательно и заботливо. Как старший брат, как старший друг. Так было всегда. Ну, почему, почему он уверен, что любит? Откуда у него эта уверенность? Как он почувствовал?
— Ты о чем думаешь? — спросил Федор и подозрительно сощурился, — У тебя такое лицо, будто ты продумываешь план охоты. Все нормально?
— Думаю, как ты узнал, что любишь меня, — тут же выпалила Таис. И подумала, что никогда не скрывала от Федора свои мысли, даже глупые. Она была откровенна с ним в самые тяжелые временя. Это — по умолчанию, это не обсуждалось. Федору можно доверять, и Таис это знала.
— Тай, я спать хочу ужасно. Давай потом про любовь поболтаем. Ты первая в душ? Помощь тебе нужна?
— Сама справлюсь с мочалкой. Да, я первая. Я тоже хочу спать… просто запуталась я с этой любовью…
— Давай после распутаемся… Хотя… Знаешь что? Если ты до сих пор не заболела, значит ты любишь.
— Знать бы только — кого?
— Тай, ты смешная… Ну, не Валька же. И не Колючего.
— Это точно.
— Ну, вот. Путем простого логического мышления приходим к выводу, что ты любишь меня, — Федька нагло улыбнулся и слегка хлопнул Таис по спине.
— Ничего себе, какой ты самоуверенный… И что мне теперь делать?
— В смысле?
— Ну, что делать, когда любишь другого человека? Твой отец не оставил указаний на этот счет? Что значит — любить кого‑то? Вот не могу этого понять…
Федор как‑то странно посмотрел на Таис, после дернул плечами и честно признался:
— Я и сам не знаю. После разберемся. Когда справимся с фриками.
— Но одну загадку мы все‑таки разгадали. Мы знаем, что случилось на Моаге.
— Это точно. Значит, двигаемся вперед, не стоим на месте.
После душа оба улеглись спать. Таис, как всегда, на кровати. Федор притащил из зала диван и устроился на нем. Удобно, тепло и хорошо, как в детстве.
— Надо будет застолбить эту каюту для себя, — пробормотала Таис, устраиваясь поудобнее.
Но Федор ничего не ответил. По его ровному дыханию стало понятно, что он спит. Таис тоже порядком устала, но сейчас, когда опасности и трудности остались позади, когда удалость уйти и от пятнадцатых, и от фриков и даже заручиться поддержкой Моага — сейчас сон пропал. Просто исчез непонятно куда.
В голове крутились какие‑то мысли, перед глазами то и дело появлялись оскаленные морды тварей, мерещилось рычание и стук челюстей. Заныло раненое плечо. Немного, совсем чуть — чуть, но эта слабая боль назойливой занозой врезалась в сознание. Что теперь будет? Что теперь будет со всеми детьми?
И удастся ли спасти тех, кто застрял за Оранжевой Магистралью? И что случилось с ребятами с баз? От вопросов голова шла кругом. Как они там все? Как Эмма, Илья? Как Маша и мальки? И почему оказался открытым отсек в которыми находились твари? И почему твари не поумирали от голода за пятнадцать лет?
Таис повернулась, свесилась с кровати, потянула края одеяла Федора. Но тот не шевельнулся. Сейчас он не скажет ничего. Не стоит его будить, завтра все будет ясно. Завтра…
Таис поднялась, прошлепала в ванную. Встала перед зеркалом и долго рассматривала собственное лицо. Глаза, нос, губы. Все на месте. Все как всегда. Она не превращается. Пока нет.
Федор, конечно, уверен, что Таис его любит, но он вообще добрый, этот Федор. И как он догадался, что сам чувствует любовь?
4.
— Надо просто отформатировать всех садовников. Так, чтобы они управлялись на расстоянии, через пульт. И выпустить их вперед, — Егор решительно взлохматил рыжую челку, потер кончик носа и зачем‑то провел ладонью по краю столешницы, — пусть они выедут вперед и расчистят нам путь. А после пойдут Доны и сделают коридор, по которому уже двинемся мы.
— Дельно, — тут же согласился с ним Федор, — очень дельно. Отформатировать можно, но долго. Возни на полдня, если не больше. У нас есть эти полдня, а, Мартин? Как там дети?
— Голодные, но живые. Пока все нормально. Вода и туалеты у них есть, это же кабинеты школы. Но автоматов с пищей нет. Они до них добраться не могут.
Сидели опять в столовой. Опять плясали смешные медвежата на стене, а где‑то в коридорах слышались голоса детей. Плач, пение, крики. Спокойные голоса Лонов.
На галерее, за дверьми, толпились дети — двенадцати — тринадцати лет. Заглядывали в окна, стучали иногда в двери. Их не пускали. Решили, что пока не стоит их вмешивать. Мартин и Федор решили. Хотя Димка и сообщил, что мальчишки — его друзья, и они сильные и не будут "ссать" — как он выразился. Мартин строго глянул на него и велел не выражаться. На что Димка возразил, что закон не нарушал и никого не обзывал.
— А слово "ссать" обозначает, что человек обсыкается от страха, — невозмутимо пояснил он.
