– Но Додик выставил все так, будто Кирилл на него покушался, – подхватил Жора. – Он еле-еле избежал тогда ареста, потерял права… Между прочим, с тех пор Кирилл вообще за руль ни разу не садился, даже в автомобиль, у него и колес нету, мы все на таксишках ездим. А не то шёб на байке лихачить!
– Господи, сколько вранья! – простонала Алёна. – Зачем? Неужто все просто из любви к искусству?
Лора покраснела так, что даже в подлестничной полутьме это было заметно.
«Понятно, – подумала Алёна. – Арнольд всеми силами пытался замести следы преступления, которое он совершил, и свалить его на Кирилла. И все это было сделано из любви… к Лоре? Или?..»
– Диффчонки, – ласково сказал Жора. – Шё ж вы не пьете? Ну, давайте со свиданьицем, а?
– Ой, Жора, да погоди ты! – отмахнулась Лора. – Погоди с этой отравой! Паленый «Аист», я по запаху слышу. Надо же было купить такую гадость! Говорят, там, в Тирасполе, левый коньяк мочой разбавляют!
Алёна быстро поставила стаканчик на пол – подальше от себя.
– Да ты шё?! – поперхнулся Жора. – Кошмар и сумасшедший дом! Вот разберемся с этой историей – поеду в Тирасполь, всех поубиваю, кого десять лет назад молдаване живыми оставили!
– Ладно, ближе к делу, – резко сказала Алёна. – Сколько можно тут сидеть? Милонга закончилась, нас сейчас выгонят отсюда, а мы так ничего и не поняли и не решили. Значит, к яхте приехал Ромка на аквабайке. И что?
– Да ничего, – пожал плечами Жора. – С ним были две девчонки. Одна захотела сесть за руль. Ромка спустился в воду, поплавал вокруг яхты, покачался на якорной цепи. Мы с Кириллом поржали: дескать, сетку снова спускать, новую русалку будем ловить? Но он залез на байк – и уехал со своими девицами.
– Ну и? – нетерпеливо сказала Алёна.
– Ну и все, – пожал плечами Жора. – Потом Кирилл спустил наш аквабайк – на яхте есть два для связи с берегом, – взял с собой вещи в рюкзаке и поехал, сказал, что у него какие-то срочные дела. И велел мне Лору отвезти на милонгу, если он задержится. И он, дескать, туда тоже приедет. Ну вот теперь вышло, что не приедет.
– А вы не спросили, куда он отправился?
– Ты шё? – уставился на нее Жора. – Ты шё, Кирилла не знаешь?
– Не знаю, – усмехнулась Алёна не без сожаления. – Но, судя по вашим словам, он не из тех, кому можно задавать лишние вопросы.
Лора тихонько вздохнула.
– Ладно, дальше поехали, – кивнула Алёна. – Рассказывайте.
– Мы сидели в салоне и слушали музыку. Уже смеркалось, и я зажгла верхний свет. Он загорелся – и тут же люстра погасла. Жора пошел за отверткой.
– Я ее сто лет искал, – проворчал Жора. – Так и не нашел, хотя она еще вчера на месте была, в ящике с инструментами. Я ее сам туда положил. Вчера эта чертова лампочка уже перегорала, я ее менял, а сегодня – опять! И отвертки нет. Потом принес ножик с камбуза и острием открутил шурупы. И увидел коробочку. А в ней… а в ней перстень. Тот самый, который стащил Додик!
– Не может быть! – вскрикнула Алёна.
– Я тебе говорю! – настойчиво сказала Лора. – Я его отлично знаю! Это ведь легенда нашей семьи! Я его никогда не видела, но по описаниям… Серый хиастолит с крестом, золотая оправа…
– Вы его взяли с собой? – спросила Алёна.
Жора и Лора переглянулись.
– Да, – вздохнула Лора. – Взяли. Мы боялись… вдруг в наше отсутствие каким-то образом менты на яхту попадут. Увидят перстень – и тогда Кириллу крышка. Подумают, что он украл, в люстру спрятал…
Алёна молча смотрела на нее. Да что ж они такие слепые-то, а?! Для нее ответ на вопрос, как перстень попал на яхту, был совершенно очевиден.
– Покажите мне его.
– Шё захотела! – строптиво фыркнул Жора, но Лора только плечом повела – и он, еще более недовольно фыркнув, вытащил из кармана маленькую синюю бархатную коробочку и протянул ее Алёне.
Она открыла коробочку и посмотрела на тяжелый золотой перстень с серым хиастолитом, перечеркнутым загадочным подобием креста. Достала его, покрутила так и сяк. Было темно, слишком темно, чтобы что-то толком разглядеть, но она мягко провела пальцем по закругленному металлу – и вдруг нащупала некую шероховатость. Клеймо! Нужен был не только яркий свет, но и увеличительное стекло, чтобы его разглядеть, но Алёна и без того знала, что там начертано, на этом клейме. Сначала три большие буквы – МИГ, а потом одна маленькая – к.
– Да что вы тут делаете?! – раздался возмущенный голос, и под лестницу заглянула объемистая женщина с аккуратно уложенными седыми кудряшками. Алёна узнала вахтершу. – Все уже ушли, а они тут спиртное распивают?! Да я сейчас милицию… я сейчас…
– Спокойно, тетенька, мы еще не все распили, – сказал Жора и сунул ей в руки бутылку с остатками забракованного «Белого аиста».
* * *
Вера заболела еще осенью, в ноябре: началась сильнейшая ангина, которая усугубилась тем, что номер ее был заставлен хризантемами. Тогда Вера впервые поняла, что этот запах вызывает у нее удушье так же, как аромат гиацинтов и подобных им цветов. К счастью, сезон хризантем закончился, ей сразу стало легче, но тут грянула настоящая беда: заболела Женя, дочка. Кое-как выходили ее – для этого пришлось переехать на частную квартиру, ведь у Жени была скарлатина, а в гостинице не топили, – но потом Вера вернулась в «Бристоль»: жизнь на частной квартире оказалась слишком дорогой. Мама Веры, Екатерина Сергеевна, сестра Соня и Женечка остались на квартире.
Уж на что холодна была осень, однако зима девятнадцатого года выдалась ну просто удивительно студеная! Даже лиман замерз, и на берегу, у подножия Ришельевской лестницы, громоздились горы льдин. Такого мороза даже старожилы не могли припомнить. А может быть, так безумно холодно казалось потому, что не было ни дров, ни угля… тем паче, в гостиницах!
Однако работа киногруппы продолжалась, к тому же, приходилось давать постоянные концерты, на которых зрители сидели в шубах и валенках, а актеры выходили во фраках, актрисы же – в декольтированных платьях, едва накинув кружевные шали. Ну и в легоньких туфельках, конечно, и в чулках-паутинках… Ноблесс оближ!
После одного из таких концертов Вера вернулась к себе в ознобе. Легла, закутавшись, в постель и только согрелась – тут явилась гостиничная горничная с огромным букетом лилий и карточкой консула Энно. Вера уже спала, поэтому горничная просто поставила цветы на столе в вазу.
Пришла сестра Соня, которая жила то в «Бристоле», то вместе с матерью, и сразу услышала, как задыхается от кашля Вера. Она спала горячечным, тяжелым сном, не в силах проснуться и понять, что же это разрывает ей грудь. Соня сразу вспомнила, как Вера болела в ноябре. Вспомнила про цветы… Она немедленно убрала лилии и побежала в номер Чардынина.
Тот вызвал врача. Это был доктор Усков, уже лечивший и Веру, и ее дочь. Он определил испанку – особо тяжелую форму гриппа. Правда, немного удивился: ведь в Одессе эпидемия испанки прошла еще в ноябре. С запинкой высказал он предположение о воспалении легких. Отсюда – сильный жар, удушье, боль при каждом вдохе и выдохе.
