Алёну разбудил будильник. В номере было полутемно, даже фонарь на стройке почему-то не горел. Она сонно выключила будильник, спустила ноги с постели, поднялась, сделала несколько шагов и задела босой ногой стул. Зашипев от боли, в сердцах стукнула кулаком по стене – и угодила аккурат в выключатель неработающей люстры.
К ее великому изумлению, свет вспыхнул!
Алёна посмотрела на плафон, не веря глазам своим. Свет горел.
Ха, все просто – к нему нужно было всего лишь применить грубую силу!
Да, все и в самом деле просто…
Стоило ей так подумать, как люстра снова погасла.
Впрочем, свое дело он сделал: за те мгновения, пока свет горел, для Алёны очень многое буквально-таки высветилось, она успела увидеть достаточно, чтобы получить ответы на очень многие свои вопросы… А заодно озадачиться новыми.
В любом случае стало ясно, что о благом решении заниматься в оставшиеся дни только танго придется забыть.
* * *
Григорий Маразли покинул альков светлейшей княгини Воронцовой незадолго до того, как Воронцовы в 1870 году покинули Одессу: князь Семен Михайлович был отозван на армейскую службу, а жена его вернулась в Петербург.
Разумеется, «покинул альков» – это фигуральное выражение: невозможно покинуть то место, где ни разу не был. Да, этот странный и жгучий роман проходил отнюдь не в постели, а то в какой-нибудь беседке в огромном саду, то в оранжерее, то просто под деревом, к которому Маразли грубо притискивал свою любовницу, грубо овладевал ею – и точно так же грубо, не простившись, исчезал. Не то чтобы он был таким уж невежей, но он сразу понял, чего желает от него светлейшая княгиня – и старался быть таким, каким она хотела его видеть. У Маразли накопился немалый чувственный опыт, чтобы он наконец усвоил: женщине можно предложить что угодно и сколько угодно, но выберет она лишь то, что по нраву ей самой, а навязывать ей свои желания и предпочтения – пустое дело. Ей скоро надоест, она ринется к другому. Вот так же ринулись от него Эжени и Сара. Теперь он изменился. И благодаря этому знал, что княгиня влюблена в него, как кошка. Ему страшно нравилось это французское выражение – amoureuse comme une chatte.
Беда лишь в том, что, сделавшись amoureuse comme une chatte, всякая женщина сразу становится обыкновенной для мужчины, в которого она amoureuse. Больше нечего добиваться. Больше нечего желать. С ней пора расставаться.
Вот так же расстался и Маразли со своей очередной королевой… Он долго думал, какой подарок сделать ей на прощание. Хотелось, чтобы это было нечто невероятное! Что-нибудь, что тронуло бы ее так же, как тронул самого Маразли ее подарок. Ей-то удалось угодить ему! Однажды во время объятий что-то так впилось ему в спину, что Маразли невольно вскрикнул. Потом Мария Васильевна со смехом показала ему перстень. Странный, грубый, с серым невзрачным камнем… Он был невероятно оригинален! Маразли не смог скрыть своего восторга. И, тронутая восхищением любовника, Мария Васильевна сняла перстень с пальца и отдала ему.
Что же подарить ей в ответ? Украшений у нее и так было довольно. К тому же, дарить украшения замужней даме следует крайне осторожно… Точно так же осторожно следует носить и ее подарки.
У Маразли была дивной красоты – и столь же дивной стоимости! – статуэтка из белого янтаря, изображающая юношу Эроса со сломанным крылом. Это был подарок с намеком – может быть, жестоким, но бесповоротным. Маразли не сомневался, что намек будет понят. Собственно, ему казалось, что Мария Васильевна уже и сейчас многое понимает. Она не могла не чувствовать того холодка, который словно струился с его губ и рук во время поцелуев и объятий. Однако он был готов к тому, что она так просто не отпустит любовника. Маразли предчувствовал, что княгиня станет писать, умолять, требовать объяснений… И он не ошибся.
По городской почте пришло письмо без подписи. Она любила так шалить – писала измененным почерком, но в уголке листка всегда был начертан вензель МИГ, что означало – Мария и Григорий, и этот вензель давал Маразли понять, от кого это письмо, то веселое, то грустное, то страстное, то нежное… но всегда многословное настолько, что у него порой недоставало терпения дочитать сердечные излияния любовницы до конца.
На сей раз заветный вензель М и Г не был проставлен, однако Маразли все равно понял, от кого послание. Чуть ли не позевывая, он распечатал письмо – и удивился. Там была только одна строка: «Ни о чем не молю, только верните мой подарок».
Прочитав это, Маразли сделал губами этакое озадаченное пфффф! – и откинулся на спинку стула.
Ему вспомнился один случай, который произошел с ним два или три года назад, когда он очень настойчиво подкатывал к меньшой дочери графа Павла Евстафьевича Коцебу, генерал-губернатора. Иногда как-то взбредали в голову мысли о том, что надобно же наконец жениться и воспроизводить себе подобных!
Сватовство, правда, не состоялось. Подпортили дело те самые злые языки, про которые не зря говорят, что они страшнее пистолета!
Как-то на балу болтал Маразли с графом Александром Григорьевичем Строгановым, своим добрым приятелем, всеобщим любимцем, вот только на днях угощавшим друзей изобретенным им весьма утонченным мясным блюдом, кое Маразли предложил назвать беф-строганофф. И вдруг граф взглянул на его руку и сказал удивленно:
– Простите, дорогой мой, я что-то не вижу вашего прекрасного перстня с бриллиантом…
Маразли только плечами пожал:
– Не волнуйтесь, просто я ношу его теперь на пальчике одной изящной шансонетки.
Граф юмор приятеля весьма высоко оценил да так и залился смехом… который, впрочем, тут же и стих, потому что оба весельчака увидели, что совсем рядом стоит мадемуазель Коцебу, а личико у нее…
Вот так и вышел из предполагаемого маразлиевского сватовства семипудовый пшик. Но ведь сейчас получалась почти та же самая история! В том смысле, что перстень, подаренный княгиней, Маразли вернуть никак не мог, ибо носил его теперь на пальчике другой прелестной шансонетки! И он скорее откусил бы себе язык, чем попросил бы его обратно.
Во‑первых, не вернет. Во‑вторых, обидится на просьбу да еще и от ворот поворот даст. А этого Маразли боялся пуще смерти…
Вот так уж вышло!
* * *
Танютка оказалась весьма сообразительной, хотя Алёна, честно говоря, думала, что убеждать ее придется подольше. Она настолько быстро прониклась предложением Алёны и готовностью немедля действовать, что наша героиня даже не успела задать ей те вопросы, ради которых, собственно, и добывала у Оксаны ее номер телефона. Пришлось перезванивать и спрашивать снова. Что характерно, ни одному вопросу Танютка не удивилась, хотя в голосе ее немедленно зазвучало откровенное, почти сестринское сочувствие. Ну и, разумеется, дала ответы.
Ответы Алёну тоже не слишком удивили.
Появиться в гостинице Танютка намеревалась минут через пятнадцать. Алёна развила бурную деятельность. Надев джинсы, майку и кроссовки, она положила в одну сумку ветровку и зонтик – мало ли, вдруг прогнозы синоптиков сбудутся-таки! – а также платье и туфли, которые ей понадобятся нынче на милонге; в чемодан кое-как – за неимением времени было не до аккуратности – побросала прочие свои вещи. Дело осложнялось тем, что работать приходилось в полутьме. Свет горел только в ванной, едва-едва освещая комнату: уж очень легкие шторы висели на окнах, а Алёна не хотела рисковать.
