Первым опомнился Сашка, увидев пакет с водкой в руках у Витьки, сказал:
– Чего стоите, доставайте – что там у вас? – ставьте на стол.
– Присаживайтесь, – добавил Эдик. – Будьте как дома. Хотя вы и так дома. Как зовут девушку?
– Инна, – сказал Сергей.
– Она с тобой? – спросила Ева.
– Да, со мной, – Сергей держал её за руку.
– Мы со свадьбы возвращаемся, хотели продолжить банкет здесь, – уточнил Витька.
– Это правильное решение, – сказал Эдик. – Главное вовремя уйти, чтобы тебе никто не надоел. И не с пустыми руками.
Зазвучал аккордеон.
– А вот и мы, не ждали? – баба Галя поставила на стол две пластиковые литровые бутылки вина.
Баба Таня – никто не знал, что она владеет аккордеоном – стала играть почему-то «День победы». Звуки музыки разлились по местной округе. И вокруг стала собираться пятилетняя детвора, бегавшая во дворе. За ними подходили их мамы и папы.
И вдруг всё закрутилось, завертелось в бешеном ритме, как будто время ускорило ход.
Сашка шепнул Эдику на ухо, так и не опрокинув свой стопарик, держа его в руке:
– Глянь, сколько народу сходится, бухла не хватит!
А новые лица всё прибывали и прибывали, пока баба Таня наяривала, воодушевлённая зрительской толпой.
Кто-то запел.
И каждый теперь нёс на общий стол всё, что мог принести. Кто-то закуску, а кто-то выпивку. И когда, казалось, уже нет места (стол, надо заметить, был не маленький), всё разложено и разлито, чтобы поднять первый тост, появилась Жанна. Она прервала игру аккордеона. Баба Таня потеряла аккорд, смолк голос певца, и воцарилась тишина…
– Где хлеб, Эдя? – Жанна метала молнии.
– Нету, – неуверенно ответил Эдик.
– А деньги где?
И тут баба Галя замечает, что на столе есть абсолютно всё, но никто не додумался принести хлеба.
Она вмешивается в разговор двух супругов, один из которых готов разорвать в клочья другого, и говорит:
– Жанна, хлеба нет даже у нас на столе. Ладно тебе… не хлебом единым…
…Звучит аккордеон, баба Таня заглушает свою подругу музыкой. Кто-то толкает Жанну за стол, она присаживается, ей наливают вина. А Эдика просят, мол, говори, и он неохотно, но произносит первый тост:
– Миру – мир, войны не нужно!
Все его дружно поддерживают, аплодируют, выпивают.
Сашка наливает себе ещё, не дожидаясь никого, снова шепчет Эдику на ухо:
– Я думал, застолье рухнет, а тут всё только начинается.
– Кончится у меня дома, когда останусь наедине с женой, – вздыхает Эдик. – Вечная борьба двух полов укрепляет иммунитет, хоть и расшатывает нервы… Налей-ка мне тоже, пока моя не смотрит… Как бы ни кастрировала она меня ночью, денег-то не осталось совсем.
– Зачем ты ей нужен будешь, кастрированный?
– Не знаю, Сашка. Вот ты, к примеру, никому не нужен, ты живёшь один. А я живу в паре, и мне кажется, что я тоже никому не нужен.
Уже стемнело, и они, не прячась, выпили по третьей.
Эдик закурил.
– У нас, Сашка, не дом, а притон какой-то, а мы, каждый из нас, кто здесь живёт, тусклые огни, которые загораются на всю свою мощь только в момент всеобщего празднества. Давай за это выпьем, наливай, – и он обратился ко всем собравшимся: – За типичную ситуацию, за нетипичных женщин, за типичную Россию, за атипичную пневмонию – за всё хорошее и плохое, будем!
– Будем! – поддержала баба Таня и заиграла туш.
На втором плане
Как жить в мире, с которым ты совсем не согласен?.. Идти против течения? Или затаиться за кулисами и наблюдать оттуда? Но даже спрятавшись, я не стану довольным, ни единым днём своей жизни, ни единым сказанным словом. Уродство во мне, уродство вокруг. Самоотрицание. Тяга к самоуничтожению растёт медленно. И в то же время – существует надежда, она тоже прячется за кулисами, наблюдает, ждёт, что в одно прекрасное мгновение всё изменится, можно выйти из тени и показаться…
А кто-то идёт напролом. Это их выбор. Правильный ли?
В этой забегаловке подавали хорошее пиво. В последнее время я не пил водку, шалило сердце. А вот с почками, видимо, было всё зашибись, и я мог позволить себе пять-шесть кружек пива после работы.
Возвращаясь домой, я намеренно делал крюк, чтобы зайти в эту забегаловку.
Резя курил на улице. В последнее время внутри забегаловки курить запрещали.
Я подошёл, поздоровался. У Рези слезились глаза.
– Как дела?
Резя засмеялся. Он постоянно смеялся. Одних бодун озлобляет. Резю бодун веселил.
– Нормально, Витёк. Кошкин с женой поругался. Пошёл за водкой, – и вытер слёзы ладонью. Он забыл, видимо, носовой платок.
В забегаловке лили пиво. Водки не было. Но при определённых обстоятельствах, купив барменше шоколад, можно было раздавить бутылочку водки под пиво.
– С Олей, что ли? Она жена? Я думал – сожительница.
Кошкина я видел однажды с этой женщиной в забегаловке. Мы пили пиво вместе. У неё пахло изо рта парным молоком. Но всё равно было неприятно.
– Жена. Поругались. Сам знаешь, он водку пьёт только когда с ней ругается. А она уже заходила сюда, пока его нет. Выпила пива, ушла.
– За ним приходила?
– Наверно.
Мы побросали окурки в урну, культурные. Зашли в забегаловку. Курить на улице, когда идёт снег, да ещё и ветер – малоприятно, но лично я, курильщик со стажем, всегда предпочитал не накуренные помещения.
Взяли пива. Рижского. Местная пивоварня сварила новое пиво. Надо было попробовать.
Пришёл Кошкин. Подсел к нам.
Барменша, Аня, подошла, сказала:
– Только аккуратно!
Кошкин отдал ей шоколадку и апельсин.
– Анечка, всё будет в норме.
– А Машка, официантка? Она с головой не дружит. Ментов однажды вызвала за распитие крепких напитков… – пить водку я не собирался, но решил уточнить.
– Меньше светитесь.
Аня была своей в доску! Хорошая женщина.
Кошкин налил водки себе и Резе в пластиковые стаканчики. Я с ними чокнулся пивной кружкой.
В последний раз я видел Кошкина без бороды. Сегодня он поменял имидж. Короткая, седая борода делала его похожим на участника бандформирования. Круглое лицо дополняло это впечатление. Приземистый, широкоплечий, с небольшим животиком – Кошкин, как я был наслышан, имел невиданную силу. Ещё бы! Я понимал это, когда здоровался с ним: моя рука утопала в его ладони, рукопожатие у него было чувствительным даже для меня.
