Поступили они все довольно легко, потому что Сергей и Олег, ставшие уже к тому времени кандидатами в мастера спорта, шли по так называемому «спортнабору», а у Катиной мамы вроде был какой-то друг – большая шишка в КГБ…
В общем, они поступили. И первый год все было почти так же, как в школе. Изменения в их отношениях начались после первого стройотряда, на втором курсе. У ребят появился первый сексуальный опыт, который они приобрели с более старшими девицами с филологического факультета, который однозначно считался общеуниверситетским «блядюшником». Соответственно, другими глазами они стали смотреть и на Катерину. И друг на друга, потому что стали видеть друг в друге соперников. А Катя вроде бы стала как-то стесняться Олега и Сергея, начала капризничать и раздражаться, и как-то странно шутить, говоря что-то вроде: «Хороши дружки-приятели, всех ухажеров у бедной девушки пораспугали, а сами как собаки на сене». Казалось, она чего-то ждет от них или от одного из них, но Олег и Сергей только костенели и мрачнели в ее присутствии, да и без нее тоже что-то перестали клеиться у них разговоры… И видеться они стали после лекций совсем редко, бросая друг другу с искусственными улыбками: «Пока… Я на тренировку…» – «А я – в музей…» – «А у меня в библиотеке дела есть».
Но что-то зрело, и взрыв был неизбежен. Так и случилось. После того как они благополучно сдали последний экзамен за второй курс, Катя неожиданно объявила Олегу и Сергею, что выходит замуж. Да за кого! За генерального директора одного из самых крупных питерских заводов, за члена горкома партии, за сорокадвухлетнего старика (ведь сорок два – это старость для девятнадцатилетних мальчишек…)!
Катерина вываливала им эти подробности торопливо и с какой-то агрессивностью, когда они сидели на своем любимом месте, в сквере у Университетской набережной. Ребята молчали. Самым печальным в этой новости было то, что Катин муж должен был «уходить» в Москву – на повышение в министерство. Уезжала с ним и Катя, переводясь на юрфак МГУ…
– На свадьбу-то хоть пригласишь? – с какой-то брезгливой улыбкой спросил ее Олег.
– Да, мы бы молодого заценили, – поддержал его Сергей. Вроде и ничего особо обидного не сказали, а тоном, выражением лиц словно по щекам Катю отхлестали. Она, естественно, разревелась и, обозвав друзей сопляками, убежала… И словно тепло душевное с собой унесла. Пусто стало ребятам и плохо. Они пошли пить водку на Смоленское кладбище, и Сергей там чуть не свалился в котлован на прутья арматуры…
А осенью Олег ушел с факультета, как его Сергей ни отговаривал. На все уговоры Олег отвечал: «Не хочу. И не могу. Мне развеяться надо». Он, естественно, попал в армию, потому что сам пошел в военкомат…
После «учебки» Олег вместе со своим ДШБ
[3]
попал в Афганистан. Письма Сергей получал редко, как, впрочем, и Серафима Ивановна, ставшая к этому времени совсем старенькой…
А в начале четвертого курса получила Серафима Ивановна похоронку на Олега, где помимо прочего, казенного, сообщалось, что «прах Званцева Олега Андреевича был предан земле на месте гибели в окрестностях города Джелалабада Демократической Республики Афганистан…»
Серафима Ивановна совсем сдала после этого известия.
Сергей заходил к ней несколько раз, но потом она, плача, попросила его не делать этого, не ходить, потому что, глядя на Сергея, вспоминала Серафима Ивановна Олега…
Как-то через год, уже после ее смерти, увидел Сергей, проходя мимо, свет в квартире Званцевых, прибежал домой, стал звонить по телефону, но, слушая длинные гудки в трубке, так и не дождался ответа…
…Сергей очнулся от воспоминаний, словно вынырнул из глубины темного озера. У него начала болеть голова, а сжатые кулаки подрагивали и стали влажными. Это давала о себе знать вегетососудистая дистония, неприятная спутница почти каждого «завязавшего» спортсмена…
Челищев вышел из своей комнаты и стал бродить по квартире, натыкаясь на членов бригады, сочувственно смотревших на него, как на тяжело заболевшего человека, помочь которому они не факт, что смогут…
Создавалось впечатление, что из квартиры ничего не пропало. Единственная вещь, которую Сергей не смог найти, – это двухкассетный «Филипс-турбо». Магнитофон обычно стоял на тумбочке у телевизора, и Александр Владимирович любил включать его по утрам – чтобы, как он говорил, поднять тонус перед работой… Может быть, «Филипс» сломался, и Челищев-старший просто отнес его в мастерскую? Но в ящике письменного стола отца, где хранились инструкции, схемы и технические описания всей аппаратуры, которая была в квартире, Сергей нашел техпаспорт магнитофона, стало быть, в ремонт его никто не сдавал. Челищев отдал паспорт Гоше Субботину. Тот кивнул, начал что-то записывать и механически спросил:
– Особые приметы у магнитофона были?
Сергей подумал и, пожав плечами, ответил:
– Корпус темно-красный, и внутри аккумуляторы всегда были, чтобы можно было в машину брать, за город… А так – обычный магнитофон…
Гоша кивнул и пошел к телефону.
Челищев продолжал осматривать квартиру, пытаясь отключиться от того, что это – его дом.
В прихожей внимание Сергея привлек охотничий карабин, гордость Челищева-старшего. Хоть и полагалось хранить такое оружие в специальном металлическом ящике, Александр Владимирович предпочитал вешать карабин на стену за кожаный ремень на два специальных крючка, которые он самолично посадил на дюбеля в стену прихожей. Сейчас карабин висел только на одном крюке, а второй был вырван из стенки и валялся на полу вместе с крошками цементной пыли.
Челищев позвал Субботина и кивнул головой на карабин.
– Обижаешь, старик, – невесело усмехнулся Гоша. – Уже отфиксировали. Похоже, отец твой пытался до него добраться, но не успел… У него вообще враги были? Угрозы какие-нибудь?..
Сергей неуверенно покачал головой.
– Да нет, какие там особые враги… Заклятых, я думаю, не было… Ну а то, что ссорился с кем-то, – наверняка бывало, он человек резкий, вспыльчивый. Был…
Сергей замолчал, чувствуя, как опять сжимает сердце и перебивает дыхание: «Господи, больно-то как… Папа, папочка, мама…»
Челищев достал сигарету и сел на диван в гостиной, стряхивая пепел в общую тарелку-пепельницу. Последние годы отношения между Челищевыми были довольно напряженными, они чаще ругались, чем говорили нормально, и сейчас Сергея жгла мысль, что помириться теперь уже не удастся никогда… А причины для ссор в семье Челищевых находились легко: политика, бизнес, телепередачи – все могло стать сначала предметом спора, а потом поводом для скандала… Ну а когда Сергей решил разводиться с Натальей – начался вообще кошмар. Челищевы-старшие любили Наталью, и по характеру она была ближе к ним, чем Сергей. Она всегда соглашалась с ними, была такая хозяйственная и домовитая и легко позволяла Марине Ильиничне помыкать собой… Она была удобная, хорошая сноха, «не хуже, чем у людей», и родители никак не могли взять в толк серьезность аргументов Сергея, что он просто не любит Наталью, что ему с ней скучно, и что поэтому он не видит смысла жить дальше вместе. Марина Ильинична, выслушивая все это, плакала, смотрела испуганно мокрыми от слез глазами на Сергея и причитала: «Как ты можешь так, ты ведь наш сын!», а Александр Владимирович начинал читать занудную лекцию на тему: «Семья – это святое», которую неизменно заканчивал обличениями Сергея в разврате и цинизме… После этих скандалов Сергей обычно уходил и напивался до блевоты с приятелями, святотатственно благодаря Бога за то, что не дал им с Натальей детей. Челищев понимал, что нельзя за такое благодарить Спасителя, но иметь ребенка от нелюбимой женщины – это представлялось ему просто кошмаром…
