Через пять минут ребята остались в квартире одни. Они сидели на кухне и долго молчали, растирая затекшие от браслетов запястья и дымя сигаретами… Наконец Вихренко сказал:
– Этот… лысый… Он велел все рассказать ему, когда я вернусь в Москву… Кто он такой, а, Палестинец? Крутой папа…
Обнорский пожал плечами:
– Его вроде Гургеном зовут?
– Гурген?! – Шварц присвистнул. – Если это тот Гурген, про которого я слышал… Да, Андрюха, серьезные у тебя запутки… Гурген пол-Москвы контролирует… Я охуеваю с тебя, старый…
– Ничего, – упрямо сжал губы Серегин. – Нам бы только до субботы дотянуть… А там тебе ничего специально Гургену рассказывать не надо будет… Он сам все узнает из средств массовой информации…
Сергей удивленно посмотрел на него, но Андрей лишь махнул рукой:
– Потом, потом… Все потом… Давай-ка собираться потихоньку… Все равно заснуть уже не сможем…
Они по очереди сходили в душ, привели в порядок квартиру, позавтракали, а потом Андрей сказал, что хочет поехать на Домодедовское кладбище. Шварц кивнул; они договорились встретиться в десять тридцать на Ленинградском вокзале у бюста Ленина – нужно было успеть взять билеты на Питер, и, кроме того, Обнорский хотел еще позвонить Ирине Васильевне на работу…
У могилы Ильи Андрей успел только выкурить сигарету – больше времени не было. Могила, несмотря на новую ограду и хорошую мраморную плиту, вид имела неухоженный, видимо, никто сюда не приходил… Андрей вздохнул, перекрестился и пошел прочь…
На встречу Шварц не опоздал – в его конторе никаких проблем не возникло, ему легко дали неделю отгулов, шеф, бывший полковник милиции Селиверстов, выписал Вихренко липовую командировку в Питер, выдал проездные. Ствол Сергей взял сам, благо у него имелся подписанный в Министерстве внутренних дел документ, разрешающий постоянное ношение оружия. В то время получить в Москве такую ксиву не составляло особых проблем.
…Ирине Васильевне дозвониться так и не удалось, и ребята погрузились в поезд буквально за пять минут до отхода. Андрей нервничал, но успокаивал себя тем, что позвонит Гордеевой домой вечером, уже из Питера… Собственно, так ведь и договаривались…
В креслах дневного поезда ребят, почти не спавших ночью, сморил сон, поэтому дорога до Питера не показалась долгой…
Около девяти вечера Андрей уже набирал домашний номер Ирины Васильевны, стоя в будке телефона-автомата у Московского вокзала:
– Алло? Ирина Васильевна, это Серегин… У вас все в порядке? Слава Богу… Я звонил вам после одиннадцати на работу, но поймать не смог… Нет, все нормально… Так, Ирина Васильевна, слушайте меня внимательно: сейчас к вам подъедет один парень, это мой друг… Зовут его Сергеем, у него короткая стрижка и на правой скуле ссадина… Сережа нам поможет в наших завтрашних делах… Нет, я буду ночевать в другом месте… Да, а Сергей у вас… А утром вы с ним вместе поедете в Сосново… Да, на дачу к вам… Там ждите меня… Я доеду самостоятельно… Да, чтобы к вам лишнего внимания не привлекать… Да… Ну а потом как договаривались… Берем все, что нужно, – и в город… Да… Завтра выходной, но своих коллег я собрать смогу, было бы что им показать… Хорошо… Хорошо… Ну все, до встречи… Сережа едет к вам…
Андрей повесил трубку, вышел из будки и кивнул Шварцу:
– Все в порядке, езжай к Гордеевой, а утром сосранья с ней вместе в Сосново, на дачу… Ты там осторожнее… Мало ли что… Ты поглядывай…
Вихренко, которого Обнорский все же в поезде посвятил вкратце в историю похищенной из Эрмитажа «Эгины», кивнул и легко похлопал себя по левому боку:
– Не бзди, все будет ништяк!
– Сплюнь! – испуганно посоветовал Серегин.
Шварц улыбнулся и трижды сплюнул через плечо…
Они вместе спустились в метро – им нужно было на одну и ту же ветку, только Андрей выходил на «Площади Ленина», а Шварцу предстояло ехать до «Площади Мужества»…
Выйдя из вагона, Обнорский помахал Сергею рукой – тот улыбнулся в ответ, двери закрылись, и электропоезд с гулом втянулся в тоннель. Андрей пошел к эскалатору, не понимая, почему у него так защемило сердце от прощальной улыбки Шварца…
Он шел к Лиде Поспеловой и готовился к тому, что она не пустит его в свою квартиру. Как ни крути, а он обманул ее, сбежав в Москву…
Лида открыла дверь сразу после звонка, будто специально ждала в прихожей.
– Ты?
– Я.
Обнорский шагнул в квартиру и попытался обнять женщину, но она вырвалась из его рук, отскочив к кухне.
– Ты… Как ты мог? Я не знала, что и думать!
– Лида… – Андрей закрыл за собой дверь и привалился к ней спиной. – Завтра ты все поймешь. Уже все… Я нашел того человека, которого искал. Подожди немного… Всего несколько часов осталось… Меня ищут?
Поспелова смотрела на него с каким-то непонятным выражением в глазах, тяжело дышала и теребила узенький поясок халатика.
– Ты… Что ты со мной делаешь? Воронцовой
[109]
из меня не получится, я тебе сразу говорю!
– Лидушка… – вымученно улыбнулся Обнорский. – Так ведь и я не Червонец… Ну что ты? Скажи – меня ищут?
Поспелова долго не отвечала, потом тяжело вздохнула и покачала головой:
– Не знаю… Сторожевки вроде бы на тебя не ставили. Но мне звонили из ОРБ, просили повестку тебе по месту жительства направить… На допрос тебя вызвать… С предупреждением об ответственности в случае неявки… У них к тебе, как там выразились, оперативный интерес имеется… Господи… Я же не имею права тебе это говорить!
Поспелова закрыла лицо руками, а Обнорский жестко спросил:
– Кто звонил? Колбасов?
Лида молча кивнула. Андрей усмехнулся:
– Ничего… Завтра все закончится… Должен же у всей этой истории с живописью конец быть. Завтра… Завтра, Лида, у меня будет большая пресс-конференция… И ты все поймешь… А сейчас – прости меня за наглость, но я очень хочу есть. И еще я хочу спать. С тобой.
Поспелова покраснела, отвернулась и пошла готовить Андрею на скорую руку что-нибудь поесть. Обнорский разулся, снял куртку и, зайдя в кухню, сел за стол. Он очень устал, глаза закрывались сами собой, он прижался затылком к стене и то ли прошептал, то ли подумал: «Завтра… Завтра все должно кончиться…»
Бывший подполковник КГБ, которого лишь немногие люди в окружении Антибиотика знали как «начальника контрразведки», тоже надеялся, что вся история с «Эгиной» закончится в субботу. Но его надежда базировалась, естественно, на совершенно других, нежели у Обнорского, соображениях…
