Открывая дверь квартиры, Зоя уже знала, что бабушка еще не вернулась из Пскова, потому как они созванивались накануне вечером и бабушка сообщила, что задерживается. Стало быть, впереди свободный день и нужно в срочном порядке решить, куда девать капризное животное, которое совершенно не хотело оставаться одно в квартире. Чак всегда чувствовал, что за хозяевами вот-вот захлопнется дверь, и устраивал целое шоу с истошным мяуканьем, переходящим в жуткий вой, безумными метаниями по всей квартире и царапаньем всего, что попадалось в его острые когти.
Оказавшись на своей территории, Чак как ни в чем не бывало принялся ластиться к девочке, тереться об ее ноги и мурлыкать, задирая свою круглую морду.
– Ну что мне с тобой делать, паршивец? – пригорюнилась Зоя.
Она взяла Чака на руки, села в кресло и устало прикрыла глаза. Перед глазами поплыли картинки: вот Люстра приводит ее в класс, множество глаз устремлены на нее, отчего становится не по себе; вот перепуганный Чак несется по партам прямо к учительскому столу… Руки Вадима Фишкина, крепко сжимающие кота. Ее приятно удивило, что она запомнила эти руки в деталях, хотя времени, чтобы рассмотреть их, у нее не было.
Зоя хорошо знала свои недостатки: и застенчива она не в меру, и в себе не уверена, и красноречие явно не ее конек. Но в наблюдательности ей отказать было нельзя. Руки этого мальчишки чем-то волновали ее и будили какие-то смутные ощущения. Зое очень нравились длинные тонкие пальцы. Обычно их называют музыкальными. У этого парня, теперь ее одноклассника, были именно такие пальцы, с аккуратно подстриженными красивой формы ногтями, а кисти рук – узкие и вытянутые, «породистые», как сказала бы бабушка.
Мысленно Зоя удивилась, что запомнила имя и фамилию мальчишки. Как же ей это удалось? Откуда она знает, что его фамилия Фишкин, а имя Вадим? Зоя припомнила, что одноклассники называли его Фишкой, а маленькая черноволосая девочка с короткой стрижкой мимоходом назвала его Вадиком. Возможно, она просто догадалась, что кличка образована от фамилии? Нет. Вспомнила! Люстра, когда привела в класс директора, так и сказала: «Если бы Фишкин его не поймал, этот бешеный кот изуродовал бы мне все лицо!»
«Не удивлюсь, если окажется, что он играет на чем-нибудь вроде гитары. А может, еще и поет? – неожиданно подумала Зоя, но тут же одернула себя: – Что это я? Может, и поет, что в этом плохого? И вообще мне сейчас не о Фишкине каком-то нужно думать, а о коте! Куда я его завтра дену?»
Вздохнув, она поплелась в прихожую, открыла дверь и вышла на лестничную площадку. Ей не хотелось обращаться к соседям, она вообще не любила обременять людей своими проблемами, но другого выхода сейчас не было. На ее робкий звонок дверь соседней квартиры открылась. На пороге стояла полная пожилая женщина в цветастом фартуке. Из глубины квартиры доносился умопомрачительный запах сдобной выпечки, и Зоя вдруг поняла, как она голодна. И неудивительно – с утра ничего не ела.
– Извините, у меня к вам просьба… Не совсем обычная, правда… – Зоя запнулась, а соседка одобрительно заулыбалась:
– Да говори уж, не стесняйся! Чем смогу, помогу…
– Вы не могли бы приютить моего кота, пока я в школе? Бабушка должна вернуться со дня на день, а он не может оставаться в квартире один, никак. Понимаете? Я все принесу – еду, туалет… Он вообще у меня смирный, только вот… – боясь отказа, частила Зоя.
– Ну что с тобой делать, – еще шире улыбнулась соседка. – Приноси своего толстяка. Я кошек вообще люблю, особенно ласковых.
– Спасибо вам огромное! – облегченно воскликнула Зоя. – Тогда я завтра перед школой закину вам Чака, хорошо?
Родители Зои Колесниченко работали инженерами-радиоэлектронщиками на одном из оборонных заводов и в данный момент находились в Алжире на испытаниях какого-то нового шедевра радиотехники. Зою отправили к бабушке, Татьяне Ивановне, которая в свои шестьдесят четыре года обладала подвижной худощавой фигурой, ясным умом, отличной памятью и была, если выражаться молодежным сленгом, весьма продвинутой и легкой на подъем женщиной.
Получив телеграмму из Пскова, в которой сообщалось о болезни ее единственной сестры Валентины, Татьяна Ивановна не стала причитать и охать, а быстренько собрала вещички и укатила ухаживать за больной.
– Там я сейчас нужней, – сказала бабушка, справедливо полагая, что Зоя, сколько бы времени Татьяне Ивановне ни пришлось провести с сестрой, прекрасно управится и без нее.
И действительно, если не считать сегодняшнего инцидента, все у Зои шло отлично: в квартире было убрано, в холодильнике стояла большая кастрюля борща, который Зоя приготовила вчера вечером. Словом, девушка ощущала себя вполне взрослой и независимой, и, если честно, ощущение это ей нравилось.
2
– Cлышали новый прикол? Люстра вечер поэзии для старшеклассников решила замутить! Вот уж кое-кому нет покоя! Боже, за что нам это? – И Юрка Ермолаев картинно закатил глаза, воздев руки к потолку.
– Небось наша поэтесса не упустит случая осчастливить нас своими гениальными творениями! – ехидно заметила Тополян.
Она намекала на Галю Снегиреву, которая действительно писала талантливые стихи и даже заняла первое место на конкурсе молодых поэтов, став обладательницей гранда на издание собственного поэтического сборника и первой премии в размере двух тысяч долларов.
– А оценки выставят, или даром будем париться? – спросил меркантильный Фишкин, но его актуальный вопрос повис в воздухе.
Вскоре слухи подтвердились. Ангелина Валентиновна, она же Люстра, действительно начала урок с объявления: в следующую субботу состоится вечер поэзии. Можно читать стихи любимых поэтов, можно спеть, лишь бы было интересно. По словам Люстры, мероприятие обещало быть грандиозным.
Всю неделю Зоя провела в переживаниях и сомнениях: придется ли ей на виду у всех декламировать своего любимого Вознесенского? Добровольное ли это дело или Люстра станет тыкать в каждого указкой и тоном, не терпящим возражений, объявлять: «А теперь послушаем тебя…» Если так, то радости от такого мероприятия мало.
У Вознесенского Зое нравилось почти все; многое, особенно из любовной лирики, она знала наизусть. На ее книжной полке стояло несколько разрозненных сборников поэта, в основном подаренных ей друзьями и родителями, но ей очень хотелось иметь полное собрание, стоившее немалых денег. В стихах Вознесенского Зою восхищали смелость рифм, острый, неординарный взгляд на, казалось бы, простые, обыденные вещи, почти энциклопедическая эрудированность… Пару лет назад Зоя была так потрясена «Мемориалом Микеланджело», что даже хотела написать поэту восторженное письмо, ей казалось, что без ее горячих излияний слава Вознесенского не может быть полной. Как-то ночью она мысленно составила текст письма, но наутро все слова показались ей излишне пафосными, а более подходящих слов на ум не шло, и девушка оставила эту затею, но боготворить поэта не перестала.
И еще одно обстоятельство не давало Зое покоя. Все чаще девушка ловила себя на том, что взгляд ее с завидным постоянством останавливается… на лице Вадика Фишкина. Зоя мучилась от того, что, в конце концов, это привлечет внимание одноклассников, начнутся насмешки, глупые шуточки, но поделать с собой ничего не могла. Вадик Фишкин неумолимо притягивал к себе ее внимание, и Зоя отчетливо понимала, что ей все труднее противостоять его магнетизму. Иногда она пыталась поймать его взгляд, но, увы, это было невозможно: его в общем-то обыкновенные серые глаза дольше секунды ни на чем и ни на ком не задерживались. Его суетливо бегающий взгляд никогда не бывал спокойным или прямым. Казалось, Фишка постоянно чем-то озабочен или у него что-то болит. На самом же деле Вадим чувствовал себя вполне нормально, никакими особыми заботами обременен не был, а этот бегающий взгляд достался ему по наследству от отца.
