Теперь, если вы не ханжа, то понимаете, о чем я?..
Загорелой махой Валенсия сидела на Марке, не шевелясь, и ему не позволяла шевельнуть даже пальцем. А в это время там, в ее горячей штольне, «крепкие объятия» ее ликующих вагинальных колец волнообразно гуляли вверх и вниз по его напряженному пенису, зажимали его и отпускали, присасывались шейкой матки к его головке и обсасывали этой шейкой так…
О Господи! – мысленно стонал Марк от неожиданного блаженства. Так вот что такое Божественное наслаждение! Вот почему Женщина – Настоящая Женщина – названа венцом Твоего творения! Не за ангельский характер, не за прелестную грацию, не за улыбку Джоконды – это все внешнее и показное, а вот за этот сокровенный Дар управления вагинальными мышцами, которые в ритме баховской токкаты то нежно, то мощно, то мягкими щупальцами, то широкими ластами летают, ластятся и дрожат на его Корне Жизни. Закрыв в истоме глаза, утонув в неземном блаженстве и открыв рот для тихого стона, он потянулся руками к ее налитым грудям, чтобы смять их и зажать пальцами ее шоколадные соски. Но она резко прижала его руки к постели:
– Не двигайся! Замри!
О, этот Бах! Валенсия не была проституткой, она была профессионалкой совсем в другой области. Мастерство управления своими вагинальными мышцами она осваивала с детства, но даже когда в шестнадцать она в награду за свои выдающиеся успехи получила два спаренных позолоченных шарика с гравировкой «Final Argument», последний аргумент, – даже тогда никто из ее наставниц не предполагал, что ей придется делать это под музыку Баха. Конечно, к двадцати трем годам ей уже попадались любители музыки, которые предметно демонстрировали ей, что и Моцарт, и Шопен черпали мелодии своих этюдов и сонат из собственных сексуальных утех и импровизаций и записали нотами волны этих чувственных штормов и цунами. Но Бах? Великий церковный органист Иоганн Себастьян Бах?! Чтобы свои токкаты и фуги он писал для управления женскими интимными мышцами? К этому ее не готовили, и Валенсия с изумлением вслушивалась теперь в то, что происходит в нижней части ее тела. Не она мастерски управляла этим процессом, нет – там, в ее разгоряченном жерле победные ритмы баховской «Токкаты» вдруг властно подчинили себе ее влажные, горячо-упругие мышцы и в темпе аллегро заставили их играть на мужском Корне Жизни свою вихревую музыку.
Конечно, поначалу Валенсия возмутилась таким самоуправством этих мышц и мысленно приказала им сменить ритм, выйти из-под контроля этой чертовой токкаты. Но бесполезно! Мышцы, ее тренированные с детства мышцы, которыми даже шарик со шнурком к наружной килограммовой гирьке она могла зажимать так, что с грузом между ног не только ходила, но поднималась и спускалась по лестнице! – эти самые мышцы вдруг отказались подчиниться ей, а улетели в экстазе за победной музыкой Баха. И самое главное – они еще стали диктовать эту музыку ее телу и чувствам, они, эти крохотные на самом деле мышцы, вдруг так гиперболизировались в ее сознании, что слились со всеми регистрами баховского органа и повели, повели ее всю к совершенно новому блаженству. Господи, так вот, оказывается, что испытывает музыкант, когда исполняет великую музыку! Вот как он чувствует инструмент, на котором играет! Обнимать, ласкать, нежить, сжимать, вылизывать и даже в ритме токкаты обсасывать этот живой, горячий, напряженный и трепещущий инструмент, слыша жаркую пульсацию крови в его набухших венах, – господи, какой же это кайф, легкие разрываются! Еще! Еще! Выше! Волнообразно сжимать мышечные кольца своей вагины вокруг него и тащить его вверх, дальше, в себя, и, делая толчки шейкой матки навстречу ему, одновременно тереться о него своей сакральной точкой «G» – да! Так! Так! Еще! И еще! Боже мой!..
Полное слияние всей женской плоти с мужским Корнем Жизни – вот в чем, оказывается, высшая миссия нашего земного существования! И пусть все пуритане мира твердят нам о других целях – труд, созидание, прогресс, построение общества социального равенства и т. д., – сами-то они что испытывают в моменты любовного экстаза?
А когда мощные трубы баховского органа победно, вместе с сердцем и маткой Валенсии, взлетели в Grand Clavier – о господи! – ядерным взрывом вдруг сотряс ее оргазм, – так, словно вселенная ее матки рухнула в черную космическую дыру и, падая, распалась на мириады звезд по Млечному Пути его, Марковой спермы…
По бешеным спазмам ее матки Марк ощутил, что это конец, но, в отличие от всех других женщин, с которыми он когда-либо занимался сексом, Валенсия, даже истощенная, не упала на него, сотрясаясь от своего оргазма – о, нет! К его изумлению, она продолжала сидеть на нем совершенно прямой античной статуей, этакой рукастой Венерой Милосской с юной грудью торчком, темными сиреневыми сосками и откинутой назад головой. И только прерывистое дыхание сквозь открытые губы, за которыми нежно мерцали влажные зубы, дыхание, от которого ее налитые вожделением груди тихо вздымались и опускались, – это дыхание говорило ему об ее усталости от только что исполненной ее интимными мышцами великой баховской «Токкаты и фуги в до минор». Но глаза ее были закрыты, словно она, не шевелясь, изумленно вслушивалась в себя. Так настоящий музыкант, удачно сыгравший на публике сложный концерт, еще не слышит оваций зала, а продолжает слушать в самом себе раскаты сыгранной музыки…
Но тут, после небольшой паузы, вкрадчиво, почти неслышно выплыла из динамиков и поплыла сначала над их кроватью, а потом над домом Марка и выше над Принстоном и всем ночным мирозданием вторая часть «Итальянского концерта фа мажор BWV 971» Баха. И оба – и Марк, и Валенсия – вдруг ощутили, как Там, в ее Лагуне, удерживающей то, что осталось от его опавшего Корня Жизни, вдруг столь же музыкально-нежно и вкрадчиво ожили лепестки ее вагинальных мышц, как они тихо, в миноре стали касаться его спящего карлика, призывая его к подъему и росту. Так индийский факир своей волшебной дудочкой будит спящую в его корзине кобру и поднимает, поднимает ее все выше и выше… Так в мультипликационном фильме растет и распускается волшебный Аленький цветочек… И так ласкающая музыка Баха и вторящие ей трепетные касания сразу десятка влажных язычков внутри горячей штольни Валенсии оживляли, вздымали и растили из карлика в исполина его, Марка, фаллический Корень Жизни. То, что хотя бы после получасового, за соитием, сна опытные женщины делают с этим Корнем своими губами, языком и гортанью, Валенсия, не шевелясь, делала только вагинальными мышцами. Больше того, Марку показалось, что на этот раз нежные, как музыка Баха, кольца этих мышц своими упруго-восходящими движениями взрастили и вытянули этот Корень выше всех его прежних размеров – так, что он не только достиг шейки ее матки, но и прошел в нее! И теперь Валенсия, сидя на нем с закрытыми глазами и раскачиваясь, как Стив Вандер, лишь плечами и головой, вместе с Иоганном Себастьяном Бахом дуэтом играли на его гиперболизированном фаллосе эту прекрасную, все нарастающую и – аллегро! аллегро! – убыстряющуюся мелодию. Да, на сей раз Валенсия уже не противилась Баху и не сопротивлялась его музыке. Наоборот, как музыкант-виртуоз, вдохновившись космическими мирами гениальной музыки, сам становится соавтором и партнером композитора и радостно, вдохновенно ведет и даже тащит слушателя в эти заоблачные миры, так и Валенсия вдруг ощутила себя не исполнительницей тайной миссии, задуманной где-то вдали от этой постели, Принстона и, вообще, от США… Нет, теперь, на втором раунде их дуэта, Валенсия вдруг почувствовала, что отдается сразу двум сексуальным партнерам, и это соитие с Иоганном Себастьяном Бахом и с Марком Меланжером кружит ей голову и пульсирует ее интимными мышцами с такой силой, что колотит сердце и матку.
