И как раз в ту ночь, когда пришла весна, Октава стояла у окна и мечтала. Она рассказывала дождю и ветру, какой прекрасный нос у Него. И как галантно Он вёл её домой. Она кинула в ночь несколько сладких ягодок, чтобы ночь тоже полакомилась.
– Как прекрасна жизнь! – сказала она ночи. – В ней случается много разного. А в довершение всего ещё и наступает весна. И завтра Ковригсен испечёт весенний крендель. И знаешь, ночь, один человек говорит, что будет поддерживать меня. Я влюблена! Какое наслаждение! И оно будет длиться, пока влюблённость не пройдёт. А когда пройдёт, у меня снова будет просто старый добрый сосед… Ну ты знаешь, кого я имею в виду. Надеюсь, всё будет именно так.
Она высунулась подальше в окно, чтобы ветер и дождь поиграли с лицом и волосами. И ей мечталось, что она прижимается к Сдобсену, а ветер любви подхватывает их и несёт ввысь. Она высунулась в окно ещё сильнее – и упала в свой же сад. Но как ни в чём не бывало встала и вернулась в дом, чтобы мечтать дальше.
Сдобсен лежал в это время в своей кровати. Он радовался, что ему не придётся уезжать за границу. Он ведь обещал поддержку Октаве на всё время, что ей так трудно.
Ему было чуточку любопытно, в кого это так влюбилась Октава. Но сколько он ни перебирал в уме – не мог придумать, кто бы ей подходил. Она была слишком хороша для всех, кого он знал.
Сдобсену оставалось только радоваться, что это не по нему Октава сохнет. Потому что наверняка очень трудно быть тем, кто до того небезразличен Октаве, что она даже ночью встаёт о нём помечтать. Тогда уж нельзя ходить в мокрых башмаках, чесать нос и сморкаться. Нет, тогда небось надо стоять целыми днями на камне и тихо сиять.
Но думать об этом долго Сдобсен не мог. Надо же выспаться, чтобы завтра быть в отличной форме. Ему предстоит сопроводить Октаву на весенний крендель к Ковригсену. Он с радостью предвкушал это.
Кому тут без речки и жизнь не мила?
И что за находка утёнка ждала?
Весна рвала и драла зиму всю ночь. Великая зима, бескрайняя, белая, которая гордо и вольготно раскинулась по всей крохотной приречной стране, превратилась к утру в серые ошмётки и капающие сосульки. Повсюду белое и холодное растворял поднимающийся от земли пар и журчащая на всю страну речка.
С утра пораньше Простодурсен побежал на берег, чтобы впервые в этом году побулькать камешки. На бегу он стирал с губ пудинг, из-под ног летели комья глины.
– Гип-гип-ура! – кричал он мокрому насквозь утру. В кармане стукались три камешка-булька. Он носил их в кармане всю зиму, и всю зиму они призывно постукивали. Однажды Простодурсен даже попробовал булькнуть их в тазике дома. И вот теперь они наконец булькнут в старой доброй речке.
– Подожди меня! – закричал Утёнок.
Он вприпрыжку бежал за Простодурсеном. Но то и дело останавливался, чтобы рассмотреть ночную работу весны во всех подробностях. Вдруг он увидел старые добрые холмы такими же, какими они были до снега. Кочки, палочки, обломки старых веток, скрытые зимой, снова были видны повсюду.
– Ну и ну! – закричал Утёнок.
– Представляешь?! – откликнулся Простодурсен. – Здорово, да? И теперь очень долго будет только теплее и светлее!
– Караул! – вдруг крикнул Утёнок.
– Что такое?
– Иди посмотри.
– Нет, это ты иди сюда. Сейчас я буду булькать первый камень.
– Нет! – закричал Утёнок. – Иди ко мне!!!
Он стоял на маленькой помойной куче и плакал.
– Смотри, – сказал Утёнок.
– Что такое? – не понял Простодурсен.
– Разве ты не видишь? – горестно воскликнул Утёнок. – Здесь побывала девочка-утица, но её яйцо разбилось. Наверно, это случилось, когда мы дома уютно грелись у огня. А она стояла тут несчастная, и ей было так плохо…
– Но родной мой, – сказал Простодурсен. – Это просто скорлупа яйца, из которого ты появился.
– Что-о? Я вылез из такой маленькой штучки?!
– Ну да. Я скидываю сюда всё подряд, скорлупки тоже скинул.
– Я бы в неё никак не поместился.
– Ты же вырос. Ты стал большим. Вон ты совсем один ходил к куропатке, и вообще…
– Да, но… Я это просто я.
– Ну да, мы всегда бываем собой. Так устроено. Тебе куропатка как раз это и сказала, верно?
– Но я уже не помню, что я лежал в яйце.
– Да, потому что мы не можем помнить всё. Но оно никуда не девается, оно хранится внутри нас, и мечты, сны и всё остальное могут прийти туда и напитаться этим всем, когда нужно.
В конце концов Утёнок поднял самый маленький кусочек скорлупы и сказал:
– Я возьму себе на память и спрячу в секретное место, чтобы не забывать, каким маленьким и испуганным я когда-то был. А если я встречу девочку-утицу, то пусть увидит, как примерно выглядит яйцо.
– Да, – сказал Простодурсен, – согласен с тобой. Пожалуй, не стоит выбрасывать всё, что тебе не нужно. Ладно, мне пора бежать и булькнуть наконец камешки.
Утёнок никак не мог отвернуться от скорлупки. Он изо всех сил старался вспомнить, каково было ему внутри яйца. И с чего вдруг он решил выбираться наружу? Он ведь никого здесь тогда не знал. Он и себя самого не знал тоже. Но вспомнить это теперь всё равно не удалось. Возможно, ему просто-напросто стало тесно в яйце.
«Бульк!» – вдруг раздалось от реки.
– Слышал? – радостно закричал Простодурсен. – Ты слышал этот прекрасный бульк? Речка и в этом году в голосе!
– Да, Простодурыч, я слышу.
– Я готовлюсь булькнуть второй. Иди сюда поближе, чтобы лучше слышать.
Только Простодурсен собрался бросить второй камешек, как появились Октава со Сдобсеном. Октава дала сильный крен. Она шла полулёжа на Сдобсене, который пытался поддержать её.
– Бедная, она по уши влюблена, – объяснил Сдобсен.
– Ужас, – откликнулся Простодурсен. – Хорошо, что ты ей помогаешь.
– Да, добрые соседи – важная вещь. Сейчас мы идём к Ковригсену слушать первые весенние стихи.
– И мы тоже придём, – сказал Простодурсен. – Вот только булькну ещё пару камешков – и пойдём.
– А где Утёнок?
– Бегает где-то здесь. Он так вырос, что бегает без присмотра, – ответил Простодурсен.
Что тебе память напомнит сейчас, что – через миг, а что – через час?
Утёнок внезапно вспомнил важную вещь. Он как раз стоял у речки и радовался, что Простодурсен вернулся в хорошее настроение. И вдруг у него мелькнула мысль, и он помчался в лес.
