– У тебя красивый нос, – сказала она.
– Вот беда, – озабоченно отозвался Сдобсен, – у тебя ещё и жар, похоже. Надо нам поскорее довести тебя до дома, пока тебе ещё чего не привиделось.
Хоть куропатке лежать и не лень, что происходит с ней целый день?
Каменная куропатка впервые за эту зиму наелась.
Она лежала на большом камне, смаковала послевкусие всех вкусностей, перепавших ей сегодня.
Вспомнив малыша-утёнка, она рассмеялась про себя. Похож на желтопёрую рогатку, а пришёл сам в чащу леса, чтобы узнать, кем он в конце концов станет.
– Этого никто не знает, – сказала она камню, – даже ты не знаешь, чем закончишь, хотя лежишь тут сотни лет. Возможно, мха на тебе прибавится. Возможно, убавится.
Так она лежала и болтала с камнем под собой обо всём, о чём ничего не знала. Щёлкала клювом. И радовалась, что весна уже идёт к ней по лесу.
Куропатка предвкушала первый день лета. День, когда от болот, омутов и ям с водой поднимется пар, а камень прогреется настолько, что она сможет отлучиться от него ненадолго. Первый раз полечу к морю, подумала куропатка. Далеко-далеко к морю. И лягу на спину на горячем пляже.
– А ты уж тогда сам себя тут грей, – сказала она камню. – Ты уж тогда…
Тут солнце закрыли облака. Ледяные серебряные облака. И вместо обещанного приближения весны пошёл снег.
Сначала среди деревьев заплясали лёгкие хлопья. Потом они стали тяжелее и гуще.
– Ну нет! – сказала куропатка. – Пожалуйста, ну будь добреньким! – попросила она небо, огромное безбрежное небо над головой, которое теперь снова засыпало её белым снегом.
– Кончай! – закричала куропатка. – Прекрати немедленно!
Но снег валил вовсю. Куропатка, отогревшаяся было после сытной еды, снова задрожала от холода.
– Проклятый камень! – вопила куропатка. – Окаянное небо! Ненавистный снег! Кончится эта зима когда-нибудь или нет?!
Мечты её лишают сна, но нет ли в них двойного дна?
Сдобсен провожал Октаву домой, и это было в тот самый день, когда началась весна. Шли они не быстро. Впрочем, Сдобсен никуда не спешил. Давно в его жизни не случалось ничего столь же прекрасного: он кому-то оказался небезразличен вплоть до разрешения проводить этого кого-то домой. Не так трудно жить, когда можешь запросто кому-то помочь. А если этот кто-то оказывается Октавой, то жизнь улучшается ещё вдвое.
Хотя это был день, когда пришла весна, но падал снег, густой и белый.
У речки они встретили Простодурсена. Он стоял на четвереньках и дышал на лёд, надеясь разморозить хоть лунку.
– День добрый, – сказал Сдобсен.
– Что это с Октавой? – спросил Простодурсен.
– То же, что и с тобой, – ответил Утёнок. Он сидел у Октавы в сумке, но, увидев Простодурсена, выпрыгнул из неё и тоже принялся дышать на лёд.
– Со мной? – удивился Простодурсен. – Я в порядке.
– Вот и нет, – ответил Утёнок. – Ты тоскуешь по тому, чего нет, и мечтаешь, как хорошо тебе будет, когда оно будет.
– Да, но…
– Ты стоишь на четвереньках и хочешь дыханием протопить дырку в зиме, а Октава мечтает о носе и не может дойти до дома без поддержки.
– Вот-вот, – кивнул Сдобсен. – Мне придётся довести её до дома. А всё эта весна – кружит головы всем подряд.
Октава со Сдобсеном побрели дальше к её дому. На головах у обоих были белые шапки. Сдобсен понимал, что они дойдут довольно быстро. А следующего шанса проводить кого-то домой ему потом ждать не дождаться. Поэтому он исправно спотыкался на каждом шаге, чтобы потянуть время. Наконец он сильно запнулся о торчавшие из снега корни, и они с Октавой упали на небольшом пригорке.
– Ой, запнулся я, – извинился Сдобсен.
– Я не простужена, – сказала Октава.
– Вот как? Тебе стало лучше?
– Нет. Я влюбилась.
– Ой-ой. Что, правда?
– Да.
– Так мне не надо тебя дальше провожать?
– Нет-нет, провожай меня.
Они выбрались из снега, и Сдобсен прошёл вместе с Октавой остаток пути. Отворив дверь, Октава пригласила Сдобсена зайти.
– Так ты, значит, влюбилась? Бедная. За границей тоже полно народу несчастливо в любви. Они стоят на мосту и роняют слёзы в реку.
– Правда? – изумилась Октава.
– Да. В моей книге о загранице много пишут о любви. А в одном месте – внизу страницы – сказано, что при любви помогает поговорить о ней. Так что если хочешь поговорить, я вот сяду на стул и буду тихо слушать.
– У него красивый нос, – сказала Октава.
– Это у них у всех, – откликнулся Сдобсен.
– Стоит мне закрыть глаза – я сразу вижу его.
– Так часто бывает.
– Мне хочется… мне очень хочется прогуляться с ним, болтая обо всём, что встретится на пути.
– Именно. Точно так пишут в книге о загранице. Но это проходит.
– Проходит? Так написано в книге?
– Да. Они пишут, что человек может быть как не в себе от счастья несколько дней кряду. Но потом всё снова делается обычным, и тогда многие не выдерживают.
– Не выдерживают?
– Да. Носы снова кажутся ничем не примечательными, и влюблённые начинают думать, как было прекрасно раньше, пока они только мечтали, как хорошо всё будет.
Сдобсен вытащил платок и основательно высморкался. Тем не менее нос его по-прежнему казался Октаве божественным. Но в то же самое время она уже сейчас чувствовала, что ей может захотеться постоять у окна в одиночестве, пересказывая луне всё, что приключилось с ней за день. Ей отчасти даже хотелось, чтобы Сдобсен ушёл.
Но он вдруг сказал:
– Октава!
– Да?
– Спасибо, что разрешила проводить тебя домой.
– Что?
– Спасибо за прекрасную прогулку. Я могу составить тебе компанию и завтра, если хочешь.
– Ты серьёзно?
– Мы можем захватить с собой перекус и уйдём далеко, а потом ты вдруг ослабеешь, а я тебя поддержу.
– По вечерам я стою у окна и мечтаю о нём.
