Когда они в конце концов догадались, что им совершенно не под силу разгадать, что же происходит, в пекарню вошёл Простодурсен, громко топая башмаками. Вообще-то эта книжка должна быть о нём. Его имя стоит на обложке и всё такое. Но заявился в компанию он самым последним, да и слова из него было теперь не выжать. Он встал у дверей и смотрел на них.
– Что такое? – спросил Ковригсен. – Что-то случилось или болит?
– Когда-то давным-давно у нас была река, – сказал Простодурсен.
– Ага, – откликнулся Пронырсен. – Ты ещё обожал швырять в неё камни. Теперь всё, извиняйте.
– Мы с речкой подходили друг другу. Но теперь она, похоже, никогда не вернётся. А для этой страны без речки я не подхожу.
– Да для неё сейчас никто не подходит. Здесь теперь один снег, маета, дуракаваляние и ничегонеделание, – заметил Пронырсен.
В крохотной пекарне резко стало тихо. Все коврижки, как назло, были уже съедены, а то хотя бы хрустел хлеб и сыпались на пол крошки. Теперь же было совершенно тихо – и так тихо не бывало ещё никогда.
– Раз так, – сказал внезапно Сдобсен, – я уезжаю за границу.
– Что? – спросил Простодурсен. – Ты же не бросишь нас сейчас, когда мы все так нуждаемся в утешении?
– Это я нуждаюсь в утешении, – ответил Сдобсен. – У меня чешется нос. Я мечтал, чтобы Октава пришла пожалеть меня. А она увидела меня издалека и спряталась за камнем. Поэтому всё – я уезжаю. Без меня всем будет легче и не потребуется так много утешения, потому что самая большая порция утешения нужна как раз мне.
– Фуф, – фыркнул Пронырсен. – Ты прав, Сдобсен. Если ты уедешь, мы избавимся от главного нытика нашей страны. К тому же твои башмаки воняют.
– Прекрасно, – ответил Сдобсен. – Можете помахать мне на прощанье. Пока-пока.
– Да, но как ты собираешься попасть в заграницу? – спросил Простодурсен. – До неё ведь страшно далеко?
– Вот именно, – кивнул Сдобсен. – Страшно-престрашно далеко, чудовищно просто. Прощайте. За всё спасибо.
Сдобсен ушёл. Пронырсен, Простодурсен, Ковригсен и золотая рыбка молча таращились на дверь, которой он хлопнул.
Отчего порой полезен страх и истории, короткие как взмах?
Утёнок стоял рядом с каменной куропаткой на большом холодном камне. Он уже отдал ей и пудинг, и пять изюминок.
Каменная куропатка считается птицей мудрой, толковой и в делах искушённой. Но много ли мудрости в том, чтобы улечься на холодный камень и не слезать с него всю зиму? Теперь вон она чуть живая. И где здесь толковость, где искушённость в житейских делах?
Утёнок давно взял за правило: когда всё усложняется и становится непонятным, надо разглядывать небо. Он находил утешение в этом огромном куполе, который нигде не начинается и тем более нигде не кончается.
Но сегодня и небу как будто было недосуг утешать Утёнка. Опять же, и само небо было едва видно сквозь туман. А о том, что оно когда-то было голубым, и вовсе оставалось только вспоминать.
Утёнок чувствовал себя до того маленьким и одиноким, что хоть плачь. Ему опять сделалось страшно. Он не знал даже, хватит ли у него духу пискнуть или хоть вздохнуть. Он стоял и только дрожал.
– Что такое? – спросила куропатка.
– Что? – переспросил Утёнок. – Я просто тут стою.
– Просто здесь стоишь?
– Да.
– Что ты хочешь узнать?
– Не знаю. Кажется, я хочу знать, кем я стану.
– А зачем?
– Если б я знал сейчас, то мог хотя бы потренироваться.
– У тебя уже отлично получается быть собой. Разве нет?
– Но ведь я расту. Становлюсь всё больше и больше.
– Разве это плохо?
– Но кем же я стану в конце концов?
– Ты не положишь мне изюминку в клюв?
Утёнок положил ей изюминку в клюв.
Куропатка по-прежнему едва подавала признаки жизни. Пудинг она проглотила с огромным трудом. Но теперь всё же приоткрыла клюв ради изюминки, чёрной, как её глаза.
– Ты боишься?
– Да.
– Это хорошо.
– Хорошо?
– Боясь, ты тренируешь силу духа.
– Правда?
– Да.
– Слушай, куропатка, а зачем всё-таки ты лежишь на этом камне?
– Я же каменная куропатка, мне так положено.
– Но зачем? Для чего каменной куропатке положено так делать?
– Этого я не знаю. И знать не хочу, пожалуй.
– Но разве не ты сама мудрость?
– Я всего-навсего каменная куропатка. А из того, что я знаю, самое важное – что я очень многого не знаю. Как ни странно, знать это очень приятно.
– Неужели приятно знать, что ты ничего не знаешь?
– Кое-что я знаю, хоть и немного. Например, я знаю, что изюм вкусный. Очень.
– Тебе не бывает страшно?
– Отчего же – бывает.
– А чего ты боишься?
– Как бы камень не стал слишком холодным.
– Камень?
– На котором я лежу, горемычная.
– Разве это опасно?
– Не знаю. Но я этого боюсь.
– Ну и ну. Я тебе сейчас помогаю? Тем, что стою тут.
– Хочешь, я расскажу тебе историю? Небольшую. Давай?
– Да, давай, давай, – закивал Утёнок.
– Была на свете птичка.
– И?
– Разве это не прекрасная история?
– Но… Это вся история?
– А разве недостаточно?
– Но что с птичкой случилось? Как она поживает?
– Этого я не знаю.
– Почему тогда ты стала рассказывать, что она была?
– Потому что так оно и было.
– Да, но… С ней стряслась беда?
– Ты думаешь?
– Возможно. Нет! С ней, конечно, ничего не случилось! Да?
– Может, я лучше расскажу другую историю?
– Да.
– Была на свете речка.
– Нет! – закричал Утёнок.
– Да, – сказала куропатка.
– Да, но… Ты глупая, вот что! У тебя мусор в голове. И всё не так.
