– Нет, – спокойно ответила Эме.
– Нет?
– Нет. Я не убью султана. Даже ради шехзаде не убью.
Михришах Султан убрала пузырек в рукав и вдруг неприятно рассмеялась:
– Я проверяла тебя. Здесь розовая вода, а не яд. Я не настолько безумна, чтобы убивать того, кто оставил в живых моего сына, но теперь знаю, что ты ради Селима пожертвовать собой не согласна.
Эме хотелось крикнуть, что это ложь! Губы Михришах Султан произносили одно, а глаза говорили совсем другое. Это не проверка, просто султанша слишком умна, чтобы не оставить себе путей к отступлению. Но и Эме больше не верила ничему…
– Султанша, я не знаю, зачем вы проверяли меня, но прошу больше этого не делать.
Это были пустые слова. Обе прекрасно понимали, что теперь враги и кто победит, еще неизвестно.
– С вашего позволения, султанша…
Михришах Султан задумчиво смотрела вслед девушке.
Она сказала Накшидиль правду – это действительно была проверка и в пузырьке розовая вода. Умная султанша не могла рисковать и сразу принести яд, это опасно. Даже если бы Накшидиль согласилась, где гарантия, что она не понесет пузырек прямо к султану или Махмуд-бею? А вот если бы согласилась и подлила в еду Повелителя содержимое пузырька, даже будучи пойманной, не пострадала бы, зато стала союзницей и исполнительницей замыслов Михришах Султан.
Султанша вздохнула: не удалось. Девочка то ли глупа, то ли слишком честна. Такие в гареме долго не задерживаются, какими бы красивыми ни были.
Эме вернулась с прогулки совершенно разбитой, Далал даже забеспокоилась. Пришлось отговориться головной болью и попросить приготовить хамам. Всегда выручавший и очищавший хамам на сей раз был бесполезен, да и как можно водой смыть тяжелые мысли? Разве что водой Босфора? Рано легла спать, но сон не шел. Она не поверила, что это проверка, к чему султанше ее проверять?
Эме лежала, не в силах не только сомкнуть глаза, но и о чем-то связно думать. Но сквозь мешанину обрывочных мыслей пробивалась одна: если не она, то Михришах Султан найдет кого-то другого. Жизнь султана в опасности. Следующим султаном станет Селим.
И Михришах Султан, и сам Селим, и даже она этого ждут. Неизвестно, примет ли ее Селим, ведь не станешь же кричать на весь Стамбул, что осталась девственницей?!
Михришах Султан сделает свое черное дело, найдет кого-то, кто подольет, подсыплет или разбрызгает яд. И это лишь для того, чтобы ее сын не через пять лет, даже не через год, а завтра стал Повелителем, а она сама – валиде.
Эме было страшно думать, что мать делает это все с ведома сына. Если и Селим таков же, если он готов отравить дядю, который так о нем заботится, то… то лучше уж воды Босфора! Она не могла представить, что ее любимый мог быть таким же жестоким.
Михришах Султан сказала, что, только став матерью, она сможет понять, что ради своего ребенка, даже если тот взрослый, можно совершить что угодно, любое преступление. Нет, нельзя! Нельзя убить человека ради того, чтобы твой сын сел на трон! Это преступно, это должно караться и Аллахом тоже!
Но душа раздваивалась. Эме ловила себя на том, что… готова ради Селима совершить преступление. А ведь он не сын, даже не возлюбленный, просто человек, которого она любит и которому никогда даже не будет принадлежать. Что же говорить о матери? Что есть жертвенная любовь? Та, о которой твердила Михришах, вовсе не жертвенная. Жертвовать можно только своей, но не чужой жизнью.
Эме понимала, что смогла бы убить ради Селима, но ради него самого, а не ради власти, которая сломает любого. Вот что неправильно, что не так в словах Михришах Султан! Мать Селима поступает неверно, она пытается посадить его на трон путем предательства и даже преступления. Убить того, кто сам не убил, имея такую возможность и даже право? Того, кто заботится, помогает готовить Селима к трону…
Но каково будет после этого самому Селиму? Даже если он ничего не узнает, разве не падет на него вслед за матерью гнев Всевышнего? Разве не будет он всей своей жизнью отвечать за материнский грех? Это самое страшное – совершить грех, за который всегда будет расплачиваться твое дитя.
А если Селим догадывается о замыслах Михришах Султан или, хуже того, знает? Тогда он чудовище, от которого следует бежать и ради которого нельзя делать и шагу.
Мысли… мысли… мысли… Они были такими сумбурными или, наоборот, четкими до боли, такими страшными… Эме чувствовала себя потерянной, словно запуталась в чужом огромном доме, а вокруг темно и за каждым углом, каждой дверью ее ждет беда.
К чему Михришах Султан убивать Повелителя, ведь он назвал Селима наследником? Она боится, что, когда малыш Мустафа повзрослеет, его мать Айше Султан сможет настроить Повелителя против Селима в пользу собственного сына. Да, у Селима и Мустафы шансы равны, несмотря на то что один уже взрослый, а второй совсем крошка. Эме уже начала разбираться в перипетиях дворцовых интриг, она понимала, что те, кто стоит за спиной Мустафы и Айше, через пару лет обязательно постараются противопоставить племяннику единственного сына султана.
Единственного сына… Вот преимущество Айше, которого так боится Михришах Султан! Вот почему она так торопится, пока Мустафа мал… а султан к тому же в возрасте… и сыновей у него больше нет, зато много дочерей…
Мысль даже не успела оформиться в голове полностью, а Эме вдруг приподнялась на своем ложе:
– Далал, пост уже закончился?
– Да, голубка. Ты есть хочешь? Я сейчас прикажу, чтобы принесли.
– Нет, не нужно. Скажи Омеру, что я прошу Повелителя принять меня сегодня.
– Что? – не поверила своим ушам Далал. – Зачем?
– Далал, делай то, что сказано. Или мне самой сказать евнуху?
– Нет-нет, я все скажу. Только уже поздно…
– Повелитель спит?
– Не думаю, он обычно допоздна читает. Но просить его о встрече надо заранее.
– Я была сегодня в хамаме и пойду к Повелителю безо всякого предупреждения!
Евнух тоже изумился, но поспешил выполнить требование Накшидиль.
Абдул-Хамид сидел в своем кабинете подле спальни за книгой. Они только что закончили разговор с Махмуд-беем, решили все вопросы, спать еще не хотелось, и султан взял книгу. Но стоило открыть ее, как послышался шум в коридоре и в комнату вернулся глава охраны:
– Повелитель…
– Что, Махмуд-бей? Вы что-то забыли?
– Нет, к вам пришла Накшидиль. Она просит принять.
– Кто? Пусть войдет, – опомнился Абдул-Хамид.
Накшидиль не раз бывала в этом кабинете. Они беседовали, сидя на диване, даже играли в шахматы. Но это все было еще в начале месяца шаабан. Позже, чтобы не вводить себя в искус думать об этой девушке, он постарался не встречаться. Не думать не получалось, все равно образ синеглазой красавицы не оставлял Абдул-Хамида, и он был горд, что сумел справиться со своими греховными мыслями, сумел выдержать пост не столько физический, сколько духовный. Не есть до заката не так уж сложно, куда трудней не думать о Накшидиль.
