– На далеком острове. – В голосе Эме послышалась грусть, и глаза тоже стали грустными. Абдул-Хамид внимательно наблюдал. – Мартиника. Это в Вест-Индии возле Америки. Он плантатор, выращивает кофе.
– О… ты знакома с кофе?
– Конечно, в Европе давно его пьют.
– Я знаю. Я хотел сказать, ты видела, как кофе выращивают?
– Да, у отца большая плантация.
– Что такое «плантация»? – Султан явно был заинтересован.
– Это посадки кофе, или сахарного тростника, или хлопка. У отца кофе. И много рабов.
– Рабов? Во Франции есть рабы? В этом всегда упрекали нас.
Эме смутилась:
– Во Франции нет, рабы есть в Вест-Индии и в Америке. Пока есть, там идет борьба за их освобождение. – И вдруг зачем-то добавила: – Они черные, как Али.
– Остров принадлежит твоему отцу?
– Нет, там много плантаторов.
Абдул-Хамид сделал знак служанкам, которые принесли подносы с фруктами и шербетом. Те быстро расставили все на столе и удалились, словно их и не было. И все же Эме заметила несколько любопытных взглядов. Евнухи стояли чуть поодаль.
– Возьми шербет, лимонный совсем не сладкий.
Эме хотелось пить, она с благодарностью кивнула султану и взяла чашку с лимонным шербетом. Абдул-Хамид не стал смущать девушку, наблюдая, как она ест. Тоже взял чашку с шербетом, зачерпнул ложечкой, но даже до рта не донес, замер, задумчиво глядя вдаль на блестевшую на солнце воду Босфора.
– Я родился в Старом дворце, в детстве дальше окрестностей Стамбула не выезжал, отца свергли, когда мне еще и обрезание не сделали. Мы с матерью сидели тихо, как мыши, боясь за свои жизни. И все же я благодарен султану Махмуду, моему дяде, за то, что не уничтожил нас с Мустафой, спрятав в Клетку.
Султан вернул ложку в чашку и отставил ее в сторону.
– Теперь я столько лет султан, но выехать куда-то все равно не могу, любым моим отсутствием воспользуются янычары. Вот и получается, что я, имеющий такую власть, снова в Клетке, только вокруг меня много людей. Ты хотела бы вернуться домой?
Вопрос прозвучал неожиданно. Эме на мгновение задумалась, но не потому, что пыталась найти льстивый ответ, просто в то мгновение она и сама не знала.
– Хотела… когда-нибудь…
– Уже привыкла здесь?
– Нет, – честно призналась Эме.
– Ты ездишь верхом?
– Да.
Гордость, прозвучавшая в голосе девушки, заставила султана чуть улыбнуться. Гордиться было чем. Верховая езда не входила в программу обучения в монастыре, но Дюбюк де Ривери, прекрасно понимая, что девушке это понадобится, оплачивал частные уроки для своей дочери. Эме действительно была хорошей наездницей.
– Хорошо, я скажу Эсме Султан, чтобы тебе сшили костюм и она брала тебя покататься верхом. Эсме Султан прекрасно держится в седле. Вы познакомились с Эсме Султан? Сестра, конечно, немолода, но многим может подать пример. И она справедлива, постарайся подружиться.
Эме хотела сказать, что наложнице подружиться с султаншей не так-то просто, но склонила голову:
– Да, Повелитель.
– Накшидиль, когда вокруг нет евнухов и слуг, зови меня просто Абдул-Хамидом.
– Да, Повелитель.
– Это не просьба, это приказ.
– Да, Повелитель.
– Еще раз…
Эме поняла, смутилась:
– Да, Абдул-Хамид…
– Уже лучше.
По дорожке к кешку спешил Махмуд-бей. Абдул-Хамид вздохнул: дела не позволяли ему отдыхать долго.
– Если хочешь посидеть еще, оставайся. Возьми фрукты, пахлаву, она удается Басаму.
– Нет, благодарю. Если позволите, я вернусь в свою комнату.
– Хорошо, – поднялся со своего дивана султан, – все это принесут в твои покои. Тебе понравилось здесь?
– Да, Повелитель.
Абдул-Хамид нахмурил брови, но Эме глазами показала на стоявшего совсем рядом с беседкой Махмуд-бея, и султан рассмеялся:
– Прощаю.
И снова бунт и заговор
У этого банщика было почти женское имя – Джаухар, значит «драгоценный камень». Поистине драгоценный. Стройное тело без капли ненужного жира, невысокий рост, но главное – упругие ягодицы и ни единого волоска, кроме тех, что на макушке. Гладкая кожа, за которой юноша ухаживал не меньше, чем это делают наложницы султана, – каждый день ему выкатывали только наметившиеся волоски черной пастой, умащивали тело маслами и снадобьями, массировали.
Забота того стоила: не было более желанного любовника в хамаме, чем Джаухар. При желании столь красивый и уступчивый юноша вполне мог попасть в мужской гарем и развлекать более состоятельного хозяина, но он не просто ради заработка подставлял свои ягодицы желающим обойтись без женской ласки. Джаухар и сам любил этим заниматься.
Его напарник Шафик только осуждающе качал головой:
– О Аллах! Ты навлечешь на себя гнев Всевышнего. Он создал мужчин и женщин не зря, стоит ли уподобляться женщине, если ты мужчина?
Ворчал, но помогал, видя, что юноше и впрямь доставляет удовольствие то, чем он занимается.
Джаухар в ответ твердил:
– Это ненадолго, я не смогу всю жизнь заниматься таким делом. Нужно не упустить молодые годы.
– Ты прямо как женщина!
Но в этот день случилось то, чего так боялся Шафик, – в хамам пришел янычар, уже давно желавший Джаухара. Конечно, юноша согласился его обслужить. Он делал это не только ради заработка: янычар был крепок и хорош собой, от такого можно и потерпеть.
– Ай, ты снова не сможешь сидеть несколько дней! Может, лучше откажешься? – урезонивал приятеля Шафик, чувствующий грядущие неприятности, но тот лишь отмахивался:
– Использую побольше масла.
Янычарский ашчи уста (старший повар), которого звали Ибрагимом, отделал бедолагу так, что Джаухар не только сидеть, но и двигаться нормально не смог, почти уполз. Однако остался доволен.
Не успел Шафик (недаром его имя означало «сочувствующий») помочь приятелю привести его зад в порядок, как Ибрагим вернулся.
– Неужели повторит?! – ахнул Шафик.
Оказалось больше – Ибрагим пришел не один и попросту похитил уже не слишком обрадованного Джаухара. Парня увезли куда-то, явно чтобы попользоваться всей большой компанией.
Что мог поделать Шафик? Ничего, оставалось только ждать, когда вернут, если вообще вернут. Хозяин хамама Хасан-ага пока ничего не знал, и Шафик пытался придумать, как бы прикрыть и без того пострадавший зад приятеля. Не удалось: немного погодя в хамам явился еще один любитель джаухаровского зада, тоже янычар, Мурад и потребовал юного банщика к себе.
