Далал, почувствовавшая, что с подопечной что-то не так, попыталась выяснить:
– Что с тобой делал султан?
– Ничего.
– Совсем ничего?
– Только погладил рукой по щеке, и все.
– Накшидиль, ты ему не нагрубила?
– Нет же! Повелитель обещал научить меня турецкому, а его нужно учить французскому.
Далал недоверчиво покачала головой:
– Повелитель говорит по-французски и без твоей учебы. А тебя турецкому научим без него.
– Вот еще!
Далал снова внимательно вгляделась в лицо подопечной:
– Да что с тобой?
Девушка присела на край постели и вдруг прошептала:
– Я не могу его ненавидеть, он добрый… и умный…
– Кого ненавидеть?! – схватилась за сердце Далал.
– Повелителя.
– Кого?! Накшидиль, кто тебе сказал, что ты должна его… Кто?!
– Но он держит взаперти шехзаде Селима.
Далал поспешно вскочила и плотно прикрыла дверь в крошечную спальню. Вернулась на место, зашептала почти на ухо:
– О Селиме забудь! Совсем забудь, словно и не видела его никогда! Слышишь меня? Не смей думать даже!
Она еще долго убеждала Эме, что с той самой минуты, как Повелитель принял ее в качестве дара от Михришах Султан, шехзаде Селим перестал существовать.
– Ты можешь помогать ему стать султаном, но о том, что он мужчина, забудь! Слышишь? Он чужой мужчина, а ты для него чужая женщина.
Эме все это понимала умом, но сердце признавать такую страшную истину не желало. В конце концов, ей было всего шестнадцать, она впервые влюбилась, могла принадлежать возлюбленному, но вместо этого принадлежит его старому дяде!
Как тут не отчаяться?
Мучился и султан…
Абдул-Хамид был честен сам с собой – он влюбился в эту девушку с первого взгляда, как только встретился с ее синими омутами, так и утонул в них. Но Накшидиль юна, а он почти стар, у него могла бы быть такая внучка. Могла бы… если бы не почти четыре десятка лет, проведенных в одиночестве в Клетке. Эти тридцать восемь лет съели лучшую часть его жизни, вышел из заточения пятидесятилетним, попав туда совсем мальчишкой.
Он не ведал первой любви тогда, когда это происходит у остальных мужчин, не знал, как бьется сердце, если глаза встретятся с чудными очами в прорези яшмака, не вздыхал из-за гибкого стана, мелькнувшего на дорожке сада…
Первая любовь настигла Абдул-Хамида на шестом десятке лет, теперь он понимал поэтов, слагавших прекрасные строки об этом чувстве, понимал, почему своими союзниками они называют соловьев и розы… Все понимал, но даже самому себе признаваться в этом нелепо. Накшидиль юна, он почти стар, но оба они видели уже от жизни много несправедливости. С ней тоже судьба обошлась жестоко, из привычной жизни в родительском доме швырнув в жестокий и чуждый ей мир.
Мелькнула мысль просто отправить девушку во Францию, но Абдул-Хамид признался себе, что не сможет этого сделать, не сможет отказаться от синих глаз, нежной припухлости губ, шелка длинных черных ресниц, от ее голоса.
– Может, потом… если ничего не получится, – решил султан.
Мысль о том, что девушка уже могла принадлежать Селиму, он от себя гнал. Михришах достаточно умна, чтобы не дарить ему ту, которая уже стала наложницей сына.
Конечно, он мог просто сгноить Селима в тюрьме или дальней провинции или лишить того жизни, ведь шехзаде действительно был виноват, но Абдул-Хамид понимал, что этим девушку не завоюет, наоборот, даст повод ненавидеть. К тому же он понимал, что Селим достойный наследник, его только нужно многому обучить, в заговор ввязался по наущению матери и из-за молодости. Это очень трудно – научиться не слушать негодных советчиков, вернее, отличить хорошие советы от дурных. И именно он должен научить этому племянника.
Теперь Абдул-Хамиду предстояло обыграть Селима на его поле – победить юного, умного, красивого соперника в борьбе за сердце синеглазки, причем победить в честной борьбе, потому что эту девушку не обманешь: если султан станет использовать свою власть, то вызовет ненависть вместо любви.
Абдул-Хамид сидел за шахматной доской, пытаясь разыграть одну заковыристую партию. Вдруг показалось, что нашел нужные ходы, которые обязательно приведут к победе.
– Вот так, так и вот так! – В три хода он поставил воображаемому сопернику мат и, свалив чужую королеву, с удовольствием выпрямился: – Мы еще поборемся.
На следующий день приказ, переданный евнухом, был не менее странным.
– Повелитель приказал вам идти в сад, в дальний кешк, – склонился перед Эме главный евнух Али.
– Сейчас?
– Конечно, или ты думаешь, что Повелитель будет сидеть и ждать, когда ты решишься сделать шаг! – возмутилась Далал.
Евнух с ней согласился:
– Поспешите, госпожа.
Август выдался жарким, в комнатах от пекла спасала каменная прохлада стен, но еще приятней посидеть в беседке-кешке, обдуваемой ветерком где-нибудь над водой.
У Повелителя в саду имелось любимое место, куда не смели ходить остальные, – кешк с видом на воды Босфора, хотя и достаточно далеко от берега. Туда и вел Эме приставленный к ней Эсме Султан евнух Омер, с любопытством косясь на необычную девушку. Султан не приказал, он попросил пригласить новую наложницу посидеть с ним в кешке. Где такое видано, чтобы Повелитель просил наложницу?! Может, она королевских кровей, но скрывает это? Наверняка королевских, решил для себя Омер.
Не меньше был удивлен и главный евнух Али. Носится султан с этой красавицей, словно других нет.
– Повелитель, пришла Накшидиль… – Али склонил голову на пороге кешка.
– Проходи, Накшидиль, присаживайся. Здесь не жарко и приятно посидеть. Али, распорядись, чтобы принесли сладости, я не подумал о том, что Накшидиль любит сладкое.
– Я не люблю сладкое, Повелитель.
– А что ты любишь?
– Не знаю…
– Али, пусть принесут шербет и фрукты.
Убедившись, что евнух ушел, Абдул-Хамид повернулся к Эме:
– Я думал, все девушки любят сладкое.
Он перешел на французский.
– Я неправильная, – невольно улыбнулась Эме, ответив на родном языке.
– Какая?
– Неправильная, – повторила Эме уже по-турецки. Так ее постоянно называла Далал.
– Неправильная… Только Всевышний знает, что правильно, а что нет. Но люди присвоили себе право называть что-то правильным и требовать, чтобы остальные признавали это. Расскажи о своей семье. У тебя есть родители?
– Только отец, мама умерла давно.
– Где он живет и чем занимается?
