– Что изображено на этом снимке, виконт? – спросил главный инспектор.
– Моя бабушка и мама, – ответил я чистую правду. – Снимок старый, сорокалетней давности, а у меня не осталось ни одной фотокарточки мамы до ее замужества. Родня была против брака, все снимки после переезда остались у графа и графини. Да, собственно, это и снимком назвать сложно, на том обрывке одни лишь ноги. Большая часть фотокарточки находится у меня, хотелось бы ее восстановить.
Старик смягчился.
– Как же такое получилось? – поинтересовался он уже не столь строго.
– В последнюю нашу встречу мы с графом немного повздорили, – пожал я плечами. – Но если сомневаетесь в моих словах, попросите кого-нибудь проверить опись вещей при моем последнем задержании, обрывок снимка был тогда при мне.
– Не вижу причин сомневаться в ваших словах, виконт, – объявил Фридрих фон Нальц. – Скажите лучше вот что: этот снимок имеет какую-нибудь ценность для прямых наследников графа?
Я развел руками.
– Какова ценность обрывка фотографии с ногами бабки и тетки? В любом случае подобными фотографиями у графа был завешан весь кабинет. А мне она дорога как память.
Главный инспектор поколебался, но недолго. Старик решил расплатиться по счетам, посчитав обрывок старой фотокарточки вполне приемлемой для этого ценой.
Он поднял трубку телефона, велел соединить с Морисом Ле Бреном и приказал исполнить мою просьбу.
– Идите в канцелярию, виконт, – объявил главный инспектор, выслушав ответ главы криминальной полиции. – И еще раз благодарю за помощь в освобождении Елизаветы-Марии.
– Это был мой долг, – улыбнулся я, хоть сердце при упоминании имени дочери главного инспектора и пронзила острая боль.
Откланявшись, я покинул кабинет и поспешил в канцелярию, пока старик не передумал или кто-то из его подчиненных не заподозрил неладное. Медлить в таких делах не стоило.
Но обошлось. Безмерно удивленный полученным приказом рыжеусый детектив-сержант под роспись передал мне обрывок фотографии и попытался пристать с расспросами; я разговаривать с ним не стал, расписался в журнале и поспешил на выход.
Пока шагал до проходной, зубрил записанные ровными столбиками комбинации цифр, затем спрятал драгоценный обрывок фотокарточки в бумажник, поймал свободного извозчика и велел ехать в греческий квартал.
Да! Меня переполняли эмоции. Хотелось выплеснуть их, поделиться переживаниями хоть с кем-нибудь, а с кем еще, если не с Альбертом? Пусть всей правды нельзя говорить и ему, но кто-то же должен был разделить мою радость! Мою радость и… мою печаль.
Я вспомнил о прощальных словах Елизаветы-Марии фон Нальц и помрачнел.
На окраинах вновь сверкали молнии, дождь усилился, улицы понемногу пустели, лишь стучали стальными колесами по стыкам рельсов громады паровиков да цокали копытами по мокрой мостовой лошади, а вот прохожие попадаться навстречу почти перестали. Оно и немудрено – на город вновь надвигался шторм, ветер свистел меж домами и завывал в печных трубах. Все, у кого была такая возможность, пережидали непогоду дома, мне же возвращаться в пропахший мертвечиной особняк не хотелось просто до скрежета зубовного.
Да и зачем? Меня там больше ничего не держало. Ничего, кроме старого томика «Приключений Алисы в Стране чудес».
Отпустив извозчика, я прошел в варьете, привычным движением стряхнул с котелка воду и небрежно кивнул хозяйке.
– У себя? – спросил, ткнув пальцем в потолок.
– Сильно не в духе, – сообщила та в ответ.
Я только посмеялся. Поднялся на второй этаж, распахнул дверь и с порога объявил:
– Альберт! У меня чудесные новости: я получил наследство!
Поэт никак на это не отреагировал. Продолжил стоять и смотреть в окно.
– Что-то случилось? – поинтересовался я тогда.
– Случилось, – кивнул Брандт, обернулся, и его светящиеся глаза пронзили полумрак помещения двумя бесцветными огнями. – Ты лгал мне, Лео! Я полагал тебя своим другом, а ты мне лгал!
– По поводу? – уточнил я.
– Не лицемерь хоть сейчас! – рявкнул поэт. – Я все знаю!
«Вот дрянь», – едва не выругался я, сообразив, чем именно вызван этот приступ бешенства, но все оказалось много хуже.
– Она сказала, что не может быть со мной! Сказала, будто дала тебе слово, что она – твоя собственность до скончания дней! Это бесчестно, Лео!
– Подожди! – попытался я вклиниться в монолог поэта. – Все не так!
Альберт меня просто не услышал.
– Ты воспользовался неопытностью и растоптал девичью невинность, разрушил ее мечты! Она рассчитывала на мою помощь, но ты не позволил ей и этого!
– Что за бред?! – выкрикнул я и вдруг понял – действительно, бред.
Поэт был не в себе!
– Мы можем разрешить этот вопрос лишь одним способом, – продолжил тем временем Альберт Брандт, взял со стола дуэльные сабли, положил одну на пол и резким тычком ноги отправил ее ко мне. – Защищайся!
– Стой! – крикнул я. – Альберт, остановись! Это же я! Сколько лет мы знаем друг друга? Хотя бы выслушай для начала!
Поэт покачал головой и вдруг сильным грудным голосом произнес:
– Возьми саблю и защищайся, черт тебя дери!
Чужой талант навалился и попытался поработить волю, заставляя шагнуть вперед и выронить трость. Но за оружием я наклоняться не стал.
– Нет!
– Возьми ее! – вновь потребовал Альберт, вздымая к потолку собственный клинок. – Немедленно!
Он точно был не в себе, а я не мог ни выстрелить в него, ни сбежать, оставив в таком состоянии. Я мог только поднять саблю и защищаться, но делать этого не стал, как ни понукала к тому чужая воля.
– Ты околдован, Альберт! – крикнул поэту. – Очнись!
– Я околдован? – рассмеялся тот. – Я встретил любовь всей своей жизни, а ты украл ее у меня! Но мы будем вместе, несмотря ни на что!
Альберт Брандт всегда имел склонность к авантюрам и всякий раз влюблялся до потери памяти; суккуб легко сыграла на его чувствах. Поэт горел желанием порубить противника на куски и намеревался претворить это желание в жизнь.
Либо он убьет меня и угодит на виселицу; либо я подстрелю его и навсегда лишусь единственного друга. Елизавета-Мария расставила идеальную ловушку.
– Защищайся! – вновь приказал поэт, и сила его таланта принудила потянуться к оружию, но тут из-под дивана выкатилась пустая бутылка; она уткнулась в сапог Альберта и заставила на миг опустить к полу взгляд сияющих глаз.
Я колебаться не стал; схватил с полки давным-давно забытый там бильярдный шар и левой рукой со всей силы швырнул его в поэта. Угодил точно в лоб; голова Альберта мотнулась, ноги подкосились, и он рухнул на пол.
