– Опять туда?
– Да.
Рамон с кислым видом кивнул и уточнил:
– Забросить тебя домой?
– Нет, сойду по дороге, – ответил я, откинулся на спинку неудобного сиденья и закрыл глаза.
Голова болела просто невыносимо.
8
Домой вернулся уже в десятом часу. Мог бы закончить с делами и раньше, но, несмотря на мигрень, поблажек себе решил не давать и провел несколько часов в публичной библиотеке, по крупицам выискивая информацию об имении блистательного Рафаила и его окрестностях.
В итоге, прежде чем соваться в затопленный подвал дворца, задумал проверить развалины кладбищенской часовни и катакомбы. Церквушка была постройкой столь древней, что никто из историков толком не знал, когда именно и с какой целью ее возвели посреди открытого всем ветрам поля близ резиденции падшего. Но даже больше часовни меня заинтересовали близлежащие подземелья. Один из входов в катакомбы располагался на восточном склоне холма, вершину которого мы с Рамоном сегодня посетили, и при всей осторожности в оценках счесть подобное обстоятельство простым совпадением я никак не мог.
Именно поэтому решил начать именно с катакомб. Но – завтра, это все завтра.
На крыльцо особняка поднялся, едва не валясь с ног от усталости. А только избавился от куртки, мокрого котелка и грязных сапог, как из обеденного зала донесся стук и хриплый крик.
– Жрать! – проорал лепрекон. – Жрать давай, драть!
Дивясь отчаянной наглости своего вымышленного друга, я прошел в зал и удивился еще больше, обнаружив, что Елизавета-Мария накрывает на стол, а коротышка изо всех сил колотит по столу ложкой, не переставая голосить:
– Жрать! Драть! Жрать! Драть!
– Уймись! – потребовал я.
– Жрать победителю мавров! – немедленно отозвался лепрекон, но долбить ложкой по столу перестал.
Елизавета-Мария посмотрела на меня с благодарностью и ушла на кухню.
– Что с Теодором? – спросил я, когда она вернулась и выставила на стол огромное блюдо.
– Твой дворецкий его видеть не может, – кивнула девушка на лепрекона. – Как увидит, его сразу трясти начинает.
На мой взгляд, Теодор слишком близко к сердцу принял пропажу столового серебра, но слуга и при жизни отличался педантизмом и болезненной принципиальностью, а уж после смерти убедить его пойти на компромисс и вовсе стало делом решительно невозможным.
Поэтому я лишь пожал плечами и отправился мыть руки.
Когда вернулся, лепрекон с завязанной вокруг шеи салфеткой облизывался в предвкушении сытного обеда, а Елизавета-Мария выкладывала с блюда тушеное мясо.
– Быстрее! Шевелись, драть! – торопил ее коротышка, от нетерпения ерзая на стуле. Получив заветную тарелку, он принюхался, потыкал в мясо столовым ножом и скривился: – Крысиная отрава!
– Перестань! – потребовал я, но он и не подумал успокоиться.
– Драть! Лео, это крысиная отрава! – повторил лепрекон, сорвал с шеи салфетку и засеменил прочь, как бы между делом прихватив со стола бутылку вина.
Елизавета-Мария недобро глянула ему вслед и милым голосочком произнесла:
– Крысиная отрава в мясе? Вовсе нет! Крысиная отрава засыпана в одну из бутылок вина. И только я знаю, в какую именно!
Лепрекон обернулся в дверях, возмущенно надулся и выругался:
– Стерва!
– Приятного аппетита, – улыбнулась девушка, ничуть не менее мило, чем до того.
Настроение у нее сегодня было просто замечательное.
У меня же оно оставляло желать лучшего, поэтому я молча расправился с ужином и попросил дворецкого принести чай наверх.
– Как скажете, виконт, – кивнул Теодор, убирая со стола.
– Лео! – окликнула меня Елизавета-Мария, прежде чем я успел выйти из комнаты. – Как такое может быть?
Я с недоумением обернулся.
– Что именно вызывает твое удивление?
– Лепрекон. Он слишком реальный для твоей выдумки. Что придает ему силы?
– Клад! – немедленно отозвался Теодор. – Где лепрекон, там и клад. Все дело в кладе!
Девушка задумчиво кивнула:
– Возможно, и клад. Что ж, это будет славная охота.
– Только не разнесите весь дом, – потребовал я, нисколько не сомневаясь, что вскоре обнаружу эту спевшуюся парочку за простукиванием стен, а то и перекапыванием сада.
Пусть их! И я со спокойным сердцем отправился в спальню.
К величайшему моему облегчению, лепрекона в комнате не оказалось, а все следы его недавнего присутствия – пустая бутылка, окурки и воск на подлокотнике кресла – оказались убраны не терпевшим беспорядка дворецким.
Портрет Елизаветы-Марии фон Нальц лежал на письменном столе; я смотрел на него, пока щемящая боль в груди не сделалась невыносимой, потом улегся на кровать. Даже свет гасить не стал, просто в ожидании вечернего чая прикрыл на секунду глаза, а уже утром меня растолкала Елизавета-Мария.
– Лео, за тобой полиция! – сообщила она пренеприятнейшее известие.
Я подскочил как ужаленный, но сразу вспомнил о Рамоне и уселся обратно.
– Сейчас спущусь, – пообещал девушке, и та вышла из комнаты, зябко кутаясь в длинный домашний халат.
Сбросив сонливость, я взял пиджак, на ходу натянул его и поплелся на первый этаж, лелея надежду, что котелок и сапоги успели хоть немного просохнуть за ночь.
Теодор и в самом деле догадался их просушить, но на улице дул порывистый ветер и сыпал с неба мелкий противный дождь, поднятый воротник крутки помогал мало, если не сказать не помогал вовсе. За ворот так и потекло. Я поспешил через мертвый сад, еще более неприглядный и пугающий, нежели обычно, выскочил за ворота и юркнул в кабину броневика, спасаясь от ненастья.
– Собачья погода, – пожаловался Рамону.
– Поехали, мне в ночь сегодня, – пробурчал крепыш и начал выбираться из-за руля, но я его остановил:
– Давай сам.
Пасмурная дождливая погода действовала на меня не лучшим образом. Голову словно набили ватой, глаза слипались, и даже холодный дождь не сумел прогнать остатки сна. Чертовски хотелось спать.
Рамон спорить не стал – пятьсот франков в день! – и завел двигатель, а я устроился поудобней, смежил веки и уснул, прежде чем мы даже успели спуститься с Кальварии.
Проснулся от тряски, когда проехали давешний пруд. Рыкнув движком, Рамон направил броневик в обгон телеги и спросил:
– Дальше как ехать?
Я только зевнул.
– Лео! – возмутился крепыш.
– Прямо! – махнул я рукой и попытался вытянуть затекшие ноги, но кабина на мои габариты рассчитана не была. – Ты газеты с утра не покупал?
