– Вот это и удивительно, – задумался собеседник. – Зачем ваш дядя пошел на столь необдуманный поступок?
– Найдете его – спросите, – пожал я плечами. – Я намереваюсь получить то, что полагается мне по праву. Этого будет достаточно.
Бастиан Моран кивнул и уточнил:
– Виконт, полагаю, Рамон Миро подтвердит ваш рассказ?
Я вновь беспечно пожал плечами:
– Спросите его.
– Всенепременно, – пообещал старший инспектор, отсалютовал мне на прощанье и зашагал по набережной. Вскоре из сквера вывернул крытый экипаж без опознавательных знаков, Бастиан Моран распахнул дверцу, ловко забрался внутрь и укатил в ночь.
Уверен, не устрой его мои ответы, и сейчас я бы катил в этой карете вместе с ним. Но нет – выкрутился, вновь обманул судьбу.
Я сделал несколько глубоких вздохов, успокаивая дыхание, напился из фонтанчика с питьевой водой и облокотился на ограждение набережной.
Как ни удивительно, при разговоре со старшим инспектором нисколько не волновался. Вообще. Все это время перед глазами стоял образ Елизаветы-Марии фон Нальц, в голове звучал ее голос, ощущался тонкий аромат духов. Он никуда не делся и сейчас, и это самым натуральным образом сводило с ума. Хотелось выть на луну или вырвать с тоски собственное сердце.
Ничего подобного я, разумеется, делать не стал. Просто стоял и смотрел на реку.
Стоял и смотрел.
Затянувшие небо облака скрыли россыпь звезд и нарождающуюся луну; теперь окутавшую город темень рассеивали лишь уличные фонари да свет витрин магазинов на противоположном берегу реки. Вдалеке светились в высоте сигнальные огни башен.
Ночью не видно грязи, ночью не видно позолоты. Ночь всех уравнивает в правах.
Она смотрит свысока и на бедных, и на богатых. Любовь не так снисходительна к чужим недостаткам.
Через мост на другой берег по-прежнему ползли огоньки экипажей, не стал бродить пешком по ночному городу и я. Более того – не желая вновь оказаться на электрическом стуле, выбирал извозчика придирчиво и нанял только третьего или четвертого из попавшихся на глаза. И даже так забрался внутрь лишь после того, как снял с предохранителя убранный в карман «Цербер».
– Площадь Бальзамо, – скомандовал извозчику.
Мы недолго поторговались, потом возница взмахнул поводьями, и лошади потащили экипаж по ночным улочкам Нового Вавилона. Я закрыл глаза и вспоминал Елизавету-Марию, аромат ее духов, мягкость ладони, голос и удивительные, завораживающие глаза.
Она помнила нескладного виконта. Она помнила!
И даже полагала, будто именно я остановил легендарного Прокруста. От этой мысли на миг даже стало совестно. Лишь на миг, ведь в любом случае у меня не было ни единого шанса. Я был ей не пара.
Не пара, только и всего.
5
Площадь Бальзамо чернела идеально ровной поверхностью спекшегося камня. Некогда на этом месте возвышалась тюрьма с мощными бастионами и сырыми подземельями, уходившими вниз на многие десятки метров; так было, пока в нее не перевели из замка Льва мистика и авантюриста Джузеппе Бальзамо, самозваного графа Калиостро.
До сих пор доподлинно неизвестно, обладал Бальзамо колдовскими способностями изначально или в отчаянии обратился к герцогам преисподней уже из заточения, но факт остается фактом: граф стал первым из тех, кто бросил вызов падшим и выдержал силу их гнева. Недолго, но выдержал.
Противостояние длилось два дня, в итоге тогдашние властители Нового Вавилона разрушили тюрьму до основания, а подвалы залили расплавленным камнем. Попутно под землю ушло несколько окрестных кварталов, но главным следствием того инцидента стали вовсе не разрушения; многие историки всерьез полагали, что именно пример Калиостро вдохновил на восстание братьев Ри полвека спустя.
Косвенным подтверждением этого служил тот факт, что император Климент личным распоряжением присвоил оставшейся на месте тюрьмы проплешине имя Бальзамо, хотя граф совсем не вписывался в ряд несших свет науки ученых и философов, почитаемых в империи главными двигателями прогресса.
Я этот район не жаловал. Слишком беспокойный, слишком эклектичный даже для Нового Вавилона. Старинные дома покосились, новые постройки намеренно возводили неровно изломанными, всюду под ноги попадались железные решетки, но не ливневых канализаций – внизу шла еще одна улица, на нее выходили окна просевших под землю этажей, там ходили люди, играла музыка, горели фонари.
Ближайший спуск в подземелье оказался лесенкой с оплывшими каменными ступенями. Я спустился, прижал ладонью карман с портмоне и зашагал по подземной улице решительно и уверенно.
Днем свет попадал сюда через решетки, сейчас светились витрины лавок и редкие газовые фонари. Людей хватало с избытком; большей частью – беспринципного жулья и наивных мечтателей. Чудодейственные эликсиры от непризнанных изобретателей и откровенных пройдох нисколько не отличались ни на вкус, ни на цвет; хироманты с легкостью обосновывали свои навыки научными работами античных ученых и гениев эпохи Возрождения, а гороскопы составлялись в соответствии с самыми последними астрономическими открытиями. Зевать здесь не стоило, иначе оглянуться не успеешь, как окажешься втянутыми в неприятности, купишь очищающий кровь магнитный браслет или оберегающий от сглаза амулет из метеоритного железа.
– Всеблагое электричество! – завопил неподалеку пухлый тип в белом халате с закатанными по локоть рукавами. – Научная методика изгнания бесов и снятия порчи электрическими разрядами! Всего пять франков! Не проходите мимо! Уникальная возможность!
Взмыленный ассистент усердно вращал педальный привод динамо-машины, и провода зловещего на вид кресла время от времени сверкали электрическими разрядами.
Я ускорил шаг. По доброй воле усаживаться на электрический стул не было ни малейшего желания, вдвойне странным казалось платить за это деньги.
Немного погодя гомон толпы остался позади, я свернул в неприметный проход и по узенькой лестнице спустился на уровень ниже. Свет сюда не попадал вовсе, и даже острого зрения сиятельного недоставало, чтобы нормально ориентироваться в эдаком мраке; наоборот – отблеск светящихся глаз сейчас только мешал.
Я чиркнул колесиком зажигалки, но неровный огонек загорелся и погас, а затем искры рассыпались впустую; кончился керосин. Я выругался и отправился дальше, разыскивая нужную дверь едва ли не вслепую.
Нашел, постучал, и вскоре та гостеприимно распахнулась.
– Лео, ты меня удивляешь, – покачал головой Шарль Малакар, запуская меня внутрь. – Пять лет не было ни слуху ни духу, и вдруг зачастил!
В жилище слепого рисовальщика было хоть глаз коли, и, шагнув через порог, я сразу спросил:
– У тебя есть керосин для зажигалки?
– Ты только за этим пришел?
– А сам как думаешь, Шарль?
