Над входом в собор стоит четверка бронзовых коней (знаменитая квадрига).
Аббат Москини («Путевые заметки о городе Венеция и окрестных островах»):
«На своде расположена конная квадрига из бронзы, которую венецианцы привезли из Константинополя в качестве трофея. Она вернулась из Парижа в 1815 году. Это возвращение широко праздновалось, и среди ученых по этому поводу даже поднялся спор, который должен был определить, какого происхождения лошади — греческого или римского».
Ныне считается, что эти бронзовые кони были сделаны в IV–III веках до н. э. мастерами с греческого острова Хиос. В Венецию они были привезены из Византии крестоносцами, а потом их забрал с собой в Париж Наполеон Бонапарт, завоевавший на время Венецию. Потом квадригу сумели вернуть, и во время Первой мировой ее прятали в Риме. Теперь на фасаде собора помещена точная бронзовая копия, а оригинал квадриги хранится в музее.
Великолепный Дворец дожей был построен в 1309–1424 годах. Это главное здание Венеции, как следует из его названия, было прежде всего резиденцией дожей. На первом этаже размещались также конторы юристов, канцелярия, службы цензоров и морское ведомство.
Весь из светлого мрамора, легкий и воздушный, дворец напоминает византийские кружева. Это очень интересное, с архитектурной точки зрения, здание: его массивная верхняя часть покоится на легких ажурных арках. Однако открытая аркадная галерея первого этажа — это не художественный каприз создателей дворца, а чудесное укрытие от жаркого солнца. Это место, где любому прохожему приятно отдохнуть и полюбоваться отсюда видом одного из самых прекрасных в мире архитектурно-природных пейзажей.
Галерея второго этажа — это воздушный балкон. При этом светлый фасад Дворца дожей, выходящий на Пьяццетту, имеет одну мрачную деталь: во втором ярусе 9-я и 10-я колонны сделаны из мрамора более густого, красноватого оттенка — между этими колоннами объявлялись смертные приговоры.
Как и сейчас, в XVIII веке площадь Сан-Марко служила центром общественной жизни Венеции. По ней с утра до вечера без особой цели фланировали взад-вперед прилично одетые люди, а нагулявшись, все обычно оседали в кофейнях. Главной считалась кофейня «Флориан», называвшаяся изначально «Торжествующая Венеция». Джакомо Казанова, как и многие венецианцы, любил отдыхать здесь (эта кофейня существует и поныне).
Франсуаза Декруазетт («Венеция во времена Гольдони»):
«Мода на кофейни начинается в Венеции в 1683 году, когда открывается первая кофейня, на вывеске которой красуется слово «Араб», а следом еще несколько. В XVIII веке содержатели венецианских кофеен, похоже, умели приготовлять сей напиток лучше, чем это делали в иных местах».
В кофейнях во времена Казановы можно было не только попить ароматного кофе, но и поиграть в азартные игры, а это дело венецианцы очень любили.
Франсуаза Декруазетт («Венеция во времена Гольдони»):
«Если в кофейне было дозволено играть, то вскоре заведение, в сущности, превращалось в своеобразный филиал казино или ридотто, с той разницей, что вход туда был доступен каждому. Как и саsini, кофейни, где велась игра, находились под бдительным надзором городской администрации; в 1759 году были закрыты многие кофейни, тем не менее число оставшихся весьма внушительно — двести шесть. Вокруг одной только площади Сан-Марко разместилось тридцать четыре кофейни: шестнадцать — под аркадами Новых Прокураций, восемь — со стороны Монетного двора, десять — под аркадами Старых Прокураций.
Вывески этих кофеен, как и гостиничные вывески, ярко свидетельствовали о том, что и венецианцы и чужестранцы устремлялись в эти заведения в поисках романтического настроения, экзотических ощущений, а также желая приобщиться к славному героическому прошлому. Вот лишь некоторые из этих названий: «У королевы амазонок», «У императрицы Московии», «У великого Тамерлана», «У великого визиря», «Ринальдо-победитель», «У султана». Свою новую кофейню, созданную в 1720 году в Новых Прокурациях, сеньор Флориан Франческони назвал «Торжествующая Венеция». Вывески новых «заведений для досуга» создавали лирический настрой, становились урбанистической реальностью, дерзко вторгавшейся в издавна сложившийся архитектурный облик города, и, не умаляя его великолепия, превращались в своего рода символ общительности его жителей».
В тот день, в июне 1753 года, Казанова спокойно сидел и пил кофе, как вдруг кто-то легко ударил его по плечу веером. Это была женщина в красивой маске.
— Почему вы сделали это? — удивленно спросил Казанова.
— Чтобы наказать спасителя, который меня не узнал.
Это оказалась та самая дама, которую Казанова спас накануне на берегу Бренты.
Офицер, вновь сопровождавший ее, пригласил Казанову на обед.
В «Мемуарах» Казановы офицер этот обозначен инициалами П.К., а посему некоторые биографы Казановы посчитали, что это был некий Пьетро Кампана, весело проводивший время с женой одного венецианского маклера, так же порвавшей со своим мужем, как и он сам порвал со своим отцом.
Якобы этот Пьетро Кампана носил форму австрийского капитана, но в армии не служил, а занимался поставками скота в Венецию. Якобы этот Пьетро Кампана пригласил Казанову посетить его и дал адрес отца, с которым он был в ссоре и в чьем доме жил без позволения.
На следующий день якобы «злой дух» потащил Казанову в дом Кампаны, где тот познакомил его со своей матерью и сестрой, которая обозначена в «Мемуарах» Казановы таинственными инициалами К.К.
Версия вполне складная за исключением, как говорится, пустяка. Какого? Давно доказано, что фамилия К.К. — не Кампана, а Капретта.
Ален Бюизин («Казанова»):
«Кто же была эта пресловутая К.К., заставившая казановистов затупить столько перьев в попытках установить ее личность? Сначала думали, что это некая Катерина Кампана, а затем решили, что на самом деле это была Катерина Капретта, родившаяся 3 декабря 1738 года, чьим братом был Пьетро-Антонио Капретта и которая позднее, 2 февраля 1758 года, вышла замуж за Себастьяно Марсили. На самом деле личность ее не важна, поскольку она ничего не меняет в деле, во всяком случае — не проливает на него свет. Важно то, что Казанова очень скоро воспылал к ней страстью».
И все же, как нам кажется, настоящее имя девушки очень важно. Конечно, не имя делает человека, а человек — имя. Но все же если человека назвали чужим именем, то он начинает жить чужую жизнь, а это неправильно. А посему всегда были и будут псевдонимы, которые надевают маску, и псевдонимы, которые снимают ее.
Филипп Соллерс («Казанова Великолепный»):
«Ей четырнадцать лет, сегодня мы знаем, что ее звали Катерина Капретта».
Итак, юную сестру «офицера», пригласившего Казанову в дом своего отца, звали Катерина Капретта. Потом окажется, что Пьетро-Антонио Капретта — это личность с весьма сомнительной репутацией. Он был весь в долгах и, увидев Казанову, почему-то подумал, что из любителя «чудесных тайн» можно извлечь выгоду. Казанове было двадцать восемь лет (самый возраст для жениховства), а у Пьетро-Антонио была сестра, которую он задумал выгодно пристроить.
