* * *
В момент знакомства с Бальзаком герцогине д’Абрантес было уже за сорок, но она все еще оставалась красивой и привлекательной: у нее были живые глаза, свежий рот, черные как смоль волосы. От былого величия ей удалось сохранить благородство осанки да манеру ношения шали; именно по этим двум признакам в ней можно было признать настоящую светскую даму.
А. Труайя характеризует ее так:
«У нее был прекрасный цвет лица, живой взгляд, красивая, белая шея, мягкие, волнистые, темные волосы, а ее вид и речи доставляли окружающим удовольствие».
Этот портрет дополняет П. Сиприо:
«Герцогиня любила поболтать, не забывая при этом показать свои ровные зубы. Рот ее был немного великоват, но очень выразителен. У герцогини было лукавое и насмешливое лицо, голова, гордо посаженная на длинной шее, которую она грациозно изгибала, если собеседник вызывал у нее интерес. Лоре д’Абрантес приписывали также белоснежную шею, восхитительно выточенные грудь и плечи, ослепительные обнаженные руки».
Она была приятной собеседницей, говорила изящно и чуть насмешливо, и, выражая весьма тонкие мысли, не впадала в вычурность. В свое время она отлично изучила мужчин и женщин и знала все тайные пружины, которым повинуются и те, и другие. Но главное, будучи небезгрешной, она и не требовала, чтобы все остальные были безгрешными.
Когда герцогиня пристально смотрела на Бальзака, тот терялся, а она, словно играя с ним, ласково смеялась:
— Ах как же вы молоды! Я вижу, что вы влюблены. Но кто она? Вы молчите, и это только усиливает ваши душевные муки. Она не отвечает вам взаимностью? Но как же вы можете знать об этом, если не решаетесь открыться перед ней?
Ей нравилось это развлечение — делать вид, что уверена, будто молодой человек влюблен в кого-то.
Надо сказать, что в разговоре она очень быстро переходила от простых любезностей к вещам более двусмысленным и интимным. Этими уловками она почти всегда достигала того, что окружавшие ее мужчины проникались самыми нежными чувствами к ней.
Бальзак быстро понял правила этой игры.
— Знаете, герцогиня, — учтиво отвечал он, — лучше страдать от неизвестности, чем решиться на объяснение и узнать, что тебя не любят.
— Но ведь, сохраняя молчание, вы упускаете возможность узнать о том, что вы любимы, ведь женщина никогда не скажет вам об этом первая. Признайтесь, кого вы любите?
— Ах, мадам, я никогда не решусь сказать об этом…
— Но я никогда не открою вашу тайну кому-либо постороннему.
Бальзак огляделся по сторонам, но рядом, как назло, не было никого, кто мог бы прийти ему на выручку.
— Дело не в этом, — прошептал он. — Я боюсь другого. Вот если бы я, например, любил даму, подобную вам, к чему бы могло привести мое признание?
В глубине души Лора ликовала, но сумела скрыть это. Впрочем, любому искушенному человеку было бы ясно, что в ее глазах сияло удовлетворение.
— Мне не совсем понятно, при чем здесь я. Но допустим. Представим на минуту, что речь идет обо мне: какая вам беда, что я вас не люблю? Ведь не меня же вы, на самом деле, любите? А если так, то что вам от моего отказа?
Сказав это, она потупила взор и томно вздохнула. Бальзак, как она считала, был у нее в ловушке. После этого она присоединилась к другим гостям Сюрвиллей, отняв у смущенного молодого человека возможность продолжить беседу.
* * *
Бальзак и на самом деле был очарован. Знакомство с герцогиней, пусть даже с герцогиней времен Империи, льстило его тщеславию. Еще бы, Лора д’Абрантес знавала самого Наполеона! Она видела его в гостиной своей матери, мадам Пермон, когда он был еще обыкновенным артиллерийским капитаном Буонапарте. Она жила при дворе, знала в Тюильри каждый закоулок. Она наблюдала мировую историю и с черной лестницы, и из алькова. А еще она имела массу интересных и весьма полезных знакомств.
Мадам Ансело, хозяйка одного из самых известных в Париже литературных салонов, который в разные годы посещали Ламартин, Шатобриан, Стендаль, Мериме, Гюго и де Виньи, писала о Лоре д’Абрантес в своих «Мемуарах»:
«Эта женщина видела Наполеона, когда он был еще никому не известным молодым человеком; она видела его за самыми обыденными занятиями, потом на ее глазах он начал расти, возвеличиваться и заставил говорить о себе весь мир! Для меня она подобна человеку, сопричисленному к лику блаженных и сидящему рядом со мной после пребывания на небесах возле самого Господа Бога».
А дальше произошло то, что, как всегда иронично, подмечает С. Цвейг:
«Она без особого труда уводит молодого писателя из несколько материнских объятий мадам де Берни, ибо умеет воздействовать на две сильнейшие стороны в существе Бальзака: на его ненасытное любопытство художника, воспринимающего историю как живую современность, и на самую его большую слабость — ненасытный и неутолимый снобизм. На сына маленькой буржуазки мадам Бальзак титулы и аристократические фамилии оказывают до последнего дня его жизни комически неотразимое впечатление. Порою они просто очаровывают его».
* * *
Прошло совсем немного времени, и Бальзак, строя из себя светского вертопраха, уверенность которого граничит с дерзостью, начал делать герцогине комплименты. Имея перед собой опыт общения с мадам де Берни, он был уверен, что для женщины «за сорок» не может быть ничего приятнее преклонения столь молодого человека, как он. Ведь это со зрелым мужчиной женщина ни от чего не защищена, а юноша — это же возможность одержать легкую и чистую победу. Кто же от этого откажется?
Бальзаку казалось, что быстрее всего должны сдаваться именно те женщины, которые вступают в любовную игру с уверенностью, что уж их-то никто не сможет соблазнить. Но от всех его выпадов герцогине удавалось ловко уклоняться, и он поспешил обвинить ее в том, что она «позволяет рассудку одерживать верх над чувствами».
Он даже набрался смелости и высказал ей такую «глубокомысленную» формулу:
— Женщина только тогда по-настоящему трогательна и хороша, когда она покоряется своему господину — мужчине.
Однако герцогиня не была расположена играть роль покорной любовницы. Взамен она предложила Бальзаку свою дружбу.
На это Бальзак с досадой ответил:
— Дружба — это химера, за которой я вечно устремляюсь в погоню, несмотря на разочарования, часто выпадающие на мою долю. С детских лет, еще в коллеже, я искал не друзей, а одного-единственного друга. На сей счет я разделяю мнение Лафонтена, но я до сих пор еще не нашел того, что в самых радужных красках рисует мне романтическое и взыскательное воображение… Однако мне приятно думать, что есть такие натуры, которые сразу же понимают и по достоинству оценивают друг друга. Ваше предложение, сударыня, так прекрасно и так лестно для меня, что я далек от мысли отклонить его.
По звучанию его голоса герцогиня поняла, что Бальзак взволнован, и продолжила «затягивать узел».
