При штабе наместника числилось множество всяких флигель-адъютантов и гвардейских офицеров, приехавших искать под покровительством любезного Михаила Семеновича Воронцова чинов, наград и отличий. Толку от этих господ не было для войск никакого, они только путались под ногами работающих людей, всячески отвлекая их от дела. Во время экспедиций искатели удачи становились обузой для войск. Они ехали в своих колясках, с поварами и лакеями, затрудняя движение отрядов. Солдаты пехотных рот обременялись беспрерывным вытаскиванием экипажей и обозов начальников и всяческими требуемыми ими дорожными услугами. Если при Ермолове пехотный батальон делал по тридцать верст в сутки, то при Воронцове его мобильность снизилась в три раза. Низкая маневренность, по мнению Муравьева, являлась одной из причин малоэффективных действий российских войск на Кавказе.
Николай Николаевич Муравьев-Карский (1794–1866), главнокомандующий русскими войсками на Кавказе (1855–1856), генерал от инфантерии
В качестве второй причины генерал видел необходимость вести войну на два фронта при общем недостатке сил и средств. И если первый недостаток он намеревался устранить прямо на месте, то в отношении второго у него было несколько иное решение. По этому вопросу перед отъездом из Петербурга Муравьев попросил аудиенции у императора. Николай I принял генерала.
— Думаю, государь, что прежде, чем начать широкомасштабные действия против Шамиля, нужно попытаться с ним договориться о перемирии, — сказал Николай Николаевич.
Император меньше всего ожидал такого предложения. До сих пор ему внушали, что воздействовать на горцев следует только силой. В то же время он осознавал слабость Кавказского корпуса для ведения одновременной борьбы с внешним и внутренним противником. Усилить же его, сняв войска с других оперативных направлений, в сложившейся обстановке не представлялось возможным. Именно поэтому Николай I решил внимательно выслушать генерала.
— Но известно ли вам, генерал, какой может быть цена этого перемирия? — спросил он строго. — Кроме того, мы не должны забывать, что в плену у мятежников находятся несчастные грузинские княгини, выручить которых наш святой долг. Уместны ли в таких условиях какие-либо переговоры с Шамилем и поймет ли он что-либо другое, кроме языка пушек?
— Думаю, что уместны. Мне известно, что в обмен на княгинь Шамиль требует возвращения своего сына Джемал-Эддина и миллион рублей серебром, — ответил Муравьев.
Император задумался вспоминая. Джемал-Эддин — старший сын имама, в восьмилетием возрасте был взят заложником при штурме аула Ахульго войсками генерала Граббе. Он был привезен в Петербург и представлен царю, который распорядился поместить мальчика в кадетский корпус. От него не требовали перемены религии и разрешили носить кавказский костюм.
Сын имама оказался весьма сообразительным и умным. Он быстро освоил русский язык, успешно справился с учебной программой и в 1849 году вышел из корпуса корнетом уланского полка, располагавшегося в городе Торжке Тверской губернии. Там он выслужил чин поручика и стал женихом Елизаветы Петровны Олениной. На свадьбе молодых посаженым отцом обещал быть сам император. Но сложившаяся обстановка диктовала другое.
Пленение княгинь Чавчавадзе и Орбелиани с детьми и прислугой позволило Шамилю требовать возвращения сына. При этом самому Джемал-Эддину через доверенных людей было сообщено, что если он не пожелает вернуться на родину, отец отречется от него навсегда. Николай I знал обо всем этом, но не хотел брать на себя ответственность за решение судеб стольких близких ему людей. Поэтому разговор, начатый Муравьевым, был весьма кстати.
— А что думает по этому поводу Джемал-Эддин? — поинтересовался царь.
— Я встречался, беседовал с поручиком и пришел к выводу, что это честный и преданный России человек. Его присутствие рядом с Шамилем принесет нам больше пользы, чем вреда, — поспешил заверить царя Муравьев. — Он сможет повлиять на отца в желательном для нас смысле. Что же касается денег, то это не такая уж большая цена за перемирие, которое позволит нам высвободить значительные силы для борьбы с внешним противником.
Царь недовольно поморщился.
— Забудь о деньгах, их у меня нет. Что же касается поручика Джемал-Эддина, то поступай по своему усмотрению. Помни главное. Ты будешь наместником моим на Кавказе. Мне оттуда пишут, что опасаются вторжения турок, просят войск, да где же я их возьму? Все, что я имел, находится в Крыму, где решается судьба войны. Поэтому на Кавказе тебе придется обходиться тем, что там имеется. Главная задача — удержать край и не пустить на наши земли турок. От наступательных операций можешь воздержаться, хотя, не скрою, они могли бы облегчить положение войск в Крыму. Надобно также обеспечить наши тылы от нападения Шамиля. Дело, как видишь, не простое, поэтому и доверяю его тебе. Разберись со всем на месте и поступай по своему разумению, ничем связывать тебя не буду…
Уступчивость и доверие были не свойственны Николаю I. Муравьев это хорошо знал и после аудиенции записал в своем дневнике: «Не милостью царской было мне вверено управление Кавказом, а к тому государь был побужден всеобщим разрушением, там водворившимся от правления предшественника моего… Находясь в столице близ государя и первенствующих лиц, я видел ничтожность многих. Еще раз я убедился в общем упадке духа в высшем кругу правления, в слабости, ничтожестве правящих. Я видел своими глазами то состояние разрушения, в которое приведены нравственные и материальные силы России тридцатилетним безрассудным царствованием человека необразованного, хотя, может быть, от природы и не без дарований, надменного, слабого, робкого, вместе с тем мстительного и преданного всего более удовлетворению своих страстей».
Правда, отправляясь к месту службы, не подозревал, что видит этого императора в последний раз. 18 февраля 1855 года Николая I не стало. Он умер после 29-летнего правления Россией, в самый разгар неудач его армии в Крыму, оставив также массу проблем и на Кавказе.
По пути на Кавказ, Муравьев узнал о кончине Николая I и воцарении Александра II. Это создавало дополнительные трудности и, в первую очередь, в отношениях с начальником штаба корпуса генералом А.И. Барятинским — личным другом нового императора, о поведении которого в столице говорили много нелестного. Ходили слухи что Барятинский, построив себе в Грозном настоящий дворец, проводил в нем время в окружении столь же разгульных, как и сам, гвардейских офицеров в обстановке праздности и веселья. О быте князя в Грозном один из его восторженных поклонников поручик Дагестанского полка А. Зиссерман писал: «По всякому поводу здесь давали обеды, затевались кутежи; танцевальные вечера были очень часты, а азартная картежная игра, и довольно крупных размеров, процветала. Дамское общество было очень милое, вполне соответствовавшее военно-походному тону и сопряженным с ним нравом, не имеющим, само собою, и тени чего-нибудь пуританского… Жили, одним словом, легко, без особых забот о материях высоких. Если от текущих мелких дневных приключений и развлечений случалось отвлечься, то разве для разговоров о минувших и будущих экспедициях, о том, кто будет назначен новым главнокомандующим на место князя Воронцова, и о разных неизбежных переменах, так или иначе отзывавшихся и на нас, мелких сопричастниках деятельности… Отсутствие в большинстве общества, особенно военного, всякого интереса к делам общественным, выходившим из ближайшего тесного круга его служебной деятельности, делало нас невольно равнодушными ко всему, даже к такой злобе дня, какова была тогда борьба с коалицией, сопровождавшаяся неудачами».
