Поразмыслив, Костя решил, что последняя мысль нуждается в уточнении: не всякий горожанин, а горожанин-современник с Земли. Жители иных миров, по словам Виорела, часто готовы счесть обыкновенный спальник немыслимой роскошью, таких ночевкой в степи удивишь едва ли, да и отоспятся они при этом великолепно.
А еще Костя отметил, что факт существования чужих миров перестал казаться ему чудом. Описанный Виорелом «принцип ромашки» с Центрумом посередке просто и в общем-то безболезненно вписался в мировосприятие обычного земного технаря-рационала. По большому счету, поездка в какую-нибудь вологодскую глушь технически требовала бо́льших усилий, чем вылазка в Джаваль. Ну и первый поход по степи немало поспособствовал – когда чудо долго меряешь шагами, да в пыли и по жаре, оно быстро перестает быть чудом и становится обыденностью.
Дима всю поездку просидел, мрачно зыркая по сторонам. Костя его не трогал, памятуя наказ Виорела. Да и вообще нынешний спутник совершенно не производил впечатления компанейского человека. Подозрительный, недоверчивый, вечно всем недовольный – скорее таким он представлялся почти сразу после знакомства. С пограничниками вон едва не разругался. Хорошо хоть в переговоры с проводниками Дима не лез, доверился Косте.
Кстати, общение с проводниками доказало, что и по-клондальски Костя теперь худо-бедно способен объясниться, и этому однозначно стоило порадоваться.
К вечеру, после нескольких томительных часов безделья, поезд наконец-то прибыл в Харитму. В вагоне давно уже царили невообразимый гвалт и суета, а поскольку скорость заметно упала, то и всякого лязга-грохота поезд теперь производил меньше. А значит – человеческие голоса стали слышны куда лучше, чем народ не преминул тут же воспользоваться.
Костя уже потихоньку начал прикидывать – как они с Димой выйдут из поезда, как пройдут через вокзал и как придется торговаться с извозчиками-хитрованами, потому что эта публика одинакова на любых вокзалах любого мира, и каждый норовит с незадачливого пассажира содрать и двойную, и тройную цену, а получится – так и бо́льшую. Монотонность дороги и общее сходство с уже однажды пережитым сценарием сыграли с Костей злую шутку: он успокоился и поверил, будто все идет прекрасно. Зря.
В вагоне по-прежнему галдели и собирались. И вдруг Дима подался через столик к Косте и тихо-тихо сообщил:
– Нас пасут.
К счастью, Косте хватило ума и самообладания, и он не начал тут же лихорадочно озираться. Он внимательно поглядел на своего телохранителя и так же тихо осведомился:
– Что делаем?
– Ничего. Это жандармы, хоть и в штатском. Власть. А против власти не больно попрешь. Но ты будь готов, на выходе из вагона нас будут брать. Или даже раньше – около отсеков с оружием.
Что ж… Виорел предупреждал: в нештатных ситуациях командует Дима. Перечить ему незачем. Да и не хочется – иногда как глянет, аж всего передергивает. Страшноватый человек, хоть ничем пока себя особо не проявил. Но такие вещи обычно чувствуются, а на чутье Костя никогда не жаловался.
Дима оказался прав: сначала долго пришлось ждать, пока выгрузится колхоз, студенты и прочая суетливая часть пассажиров. Когда в вагоне остались только крепкие парни – и в гражданской одежде, и в чем-то форменном, – Дима еле заметно кивнул Косте и направился к выходу. Видимо, он все еще надеялся проскочить.
Не оправдались его надежды. В узком проходе около ящиков, куда проводник запирал сданное на входе в поезд оружие, их без затей блокировали: со стороны вагона подперли те самые крепкие ребята, а со стороны тамбура – несколько человек в обычных городских костюмах, но при взгляде на которых сразу начинаешь думать о шпиках, спецагентах и прочем люде с корочками в карманах и непременной у каждого кобурой под пиджаком.
Один из них, в смешном котелке с выпуклым мягким верхом, взмахнул каким-то жетоном и официальным гнусавым голосом произнес:
– Жандармерия! Вы двое – пройдемте с нами!
Им даже не позволили узнать – а в чем, собственно, дело? Просто отобрали сумки и нацепили наручники.
Поскольку Дима не сопротивлялся и по-прежнему молчал, пришлось и Косте подчиниться. Да и что Костя мог бы сделать? Избавиться от наручников, стукнуть ближайшего конвоира ребром ладони по шее и шмыгнуть в толпу на перроне? Так он не Гудини. И людей выключать одним ударом не умеет. Тем более – подготовленных людей.
А главное – Костя прекрасно запомнил слова Димы: «Против власти не больно попрешь».
Что-то подсказывало: Дима знает, что говорит.
Из вагона их вывели под локотки; в вокзал не пошли вовсе – направились вдоль перрона, вперед по ходу поезда. В самом конце перрона, практически уже в тупике на границе станции, вошли в неприметную калитку, охраняемую двумя вооруженными гвардейцами (один со стороны перрона, второй за забором, внутри). Миновали дровяной склад, водонапорную башню и вышли на площадь перед вокзалом, точнее, на самый ее край, около домов, которые от вокзала и видно-то еле-еле. Тут дожидались несколько экипажей. Часть крепких ребят куда-то рассосалась, часть расселась по кибиткам. Диму и Костю разделили, повезли на разных.
В конце концов их доставили к официального вида двухэтажному дому с круглым фонтаном перед портиком. Скульптура в центре фонтана изображала мускулистого малого, который в левой руке сжимал факел (именно из факела струилась вода), а клинок со слегка изогнутым лезвием в правой руке поражал неприятного вида гадину, походившую на помесь варана с горгульей. Гадина, должно быть, намеревалась проскочить у героического малого между ног и дать деру, да не повезло ей. Вероятно, сия скульптура символизировала неотвратимость наказания для преступивших джавальские законы.
У входа в здание имелась вывеска на двух языках, джавальском и клондальском: «Департамент охраны порядка».
Без сомнений, это можно было перевести и как «Жандармерия»; именно это слово пришло в голову Косте еще в вагоне, когда тип в котелке демонстрировал жетон, да и Дима назвал крепких ребят из вагона жандармами.
С Димой их развели, похоже, окончательно: подъем по лестнице, недолгий поход вдоль плохо освещенного коридора, и Костя оказался в кабинете с тремя неприятными типами в штатском. Теми самыми, рыцарями котелка, кобуры и сыска, плюс еще присутствовал невзрачный юнец в проволочных круглых очочках и темно-синих нарукавниках. Остальное его облачение было таким же невзрачным и незапоминающимся, как и он сам, а вот очки и нарукавники в глаза бросались. Юнец сидел в сторонке за практически пустым столом, только тощая пачечка чистых листов бумаги лежала у его левого локтя, да чернильница стояла с правой стороны.
«Стенографист небось», – подумал Костя невпопад, сам не понимая, почему его внимание внезапно сконцентрировалось на этом никчемном персонаже.
Один из сыщиков, как решил про себя называть эту публику Костя, коренастый рыжеволосый дядька с пушистыми баками по щекам, уселся за письменный стол у окна, который, не в пример первому собрату, был завален всяческим околобумажным хламом: папками, книгами, ящичками картотеки, газетами и даже небрежно свернутым планом-картой какого-то населенного пункта, возможно, что и Харитмы, не разобрать. Второй сыскарь, высокий и в целом худощавый, но с отчетливо выпирающим из-под пиджака пивным животиком, чуть наискось присел на подоконник (половиной задницы, подумал Костя). Третий, среднего роста, крепкий и широкоплечий, наиболее на вид спортивный из всех, взял стул и утвердился напротив Кости, которого с порога определили на привинченный к полу табурет в центре комнаты. Стул крепкий сыщик поставил спинкой к Косте и уселся на него верхом, закинув локти на изогнутую деревянную планку перед грудью.
