Смирнов влюблен в Елену, и она увлечена им. Он делает ей предложение, она колеблется дать согласие. Родители против этого брака, по молодости его лет. Смирнов уезжает по службе. Описание его сердечных мук. Тут много вводных лиц. Описание увлечения Зинаиды Дублицким, разные проказы Наташи, любовь ее к кузену и т. д.
Дублицкий продолжает посещать семью Елены. Она в недоумении и не может разобраться в своем чувстве, не хочет признаться себе самой, что начинает любить его. Ее мучает мысль о сестре и о Смирнове. Она борется со своим чувством, но борьба эта ей не по силам. Дублицкий увлекается ею, а не сестрой, и тем самым, конечно, привлекает ее еще больше.
Она сознает, что его переменчивые взгляды на жизнь утомляют ее. Его наблюдательный ум стесняет ее. Она мысленно сравнивает его со Смирновым и говорит себе: «Смирнов просто, чистосердечно любит меня, ничего не требуя от меня».
Приезжает Смирнов. При виде его душевных страданий и вместе с тем чувствуя влечение к Дублицкому, она задумывает уйти в монастырь.
Повесть заканчивалась тем, что Елена устраивает брак Зинаиды с Дублицким, а потом выходит за Смирнова.
Благоразумная создательница «Наташи» всё-таки устроила брак Дублицкого со старшей сестрой, а сама предпочла более мягкий вариант женской судьбы – со Смирновым. Реальная С.А. уничтожила «Наташу», а для себя избрала роль служения гению. Но этой своей жертвы она не забыла. Брак с гением – всегда мезальянс, всегда неравенство, но кто в этом неравенстве «равнее» по части «жертвы»? Эта проблема была незримо заложена в основание семейного рая Толстых еще до свадьбы. Но должно было пройти немало времени, чтобы из зерна этой проблемы вырос настоящий конфликт.
Отношение Толстого к «Наташе» было сложным. Повесть, с одной стороны, озадачила его, а с другой – подстегнула чувства к Соне, которые именно с этого момента приняли необратимый характер.
Нет лучшего способа разжечь пламя страсти из тлеющего прутика, чем заставить «немножечко ревновать».
С.А. вспоминала, что Л.Н. вернул ей «Наташу» «холодно». Вообще-то он просил ее показать дневники, но она отказала, и тогда они согласились на повесть. «Что за энергия правды и простоты», – пишет Толстой в дневнике.
Нужно ли говорить, что образ Дублицкого задел Толстого? «Всё я читал без замиранья, без признака ревности или зависти, но „необычайно непривлекательной наружности“ и „переменчивость суждений“ задело славно. Я успокоился. Всё это не про меня…»
«Не про него» возможность семейного счастья с Соней. Он стар, некрасив, она молода и прекрасна. «Дурак, не про тебя писано…» «Не про тебя, старый черт, – пиши критические статьи!» «Дублицкий, не суйся там, где молодость, поэзия, красота, любовь – там, брат, кадеты». «Вздор – монастырь, труд, вот твое дело, с высоты которого можешь спокойно и радостно смотреть на чужую любовь и счастье…» «О, Дублицкий, не мечтай!» «Господи, помоги мне, научи меня. Матерь Божья, помоги мне». «Я влюблен, как не верил, чтобы можно было любить».
Удивительно! Толстой мечтал о женитьбе почти двадцать лет, с пятнадцатилетнего возраста. С женой он прожил почти полвека. А вот период его жениховских ухаживаний занимает всего месяц. Да и какие это ухаживания? До последнего момента никто в семье Берсов, даже Соня, не знали, на ком остановит свой выбор Л.Н. 16 сентября он сделал предложение, 23 сентября была свадьба. В тот же вечер молодые уехали в Ясную.
По-настоящему ни Толстой не успел почувствовать себя женихом, ни Сонечка – невестой.
Как это было непохоже на сватовство ее отца к ее матери. Там была старинная поэзия, были гадания дворовых девушек с блюдечком воды и перекинутыми через него «мостиком» палочками. Поставленный на ночь под кровать Любочки Иславиной, этот «мостик» должен был присниться девушке вместе с Андреем Евстафьевичем и, разумеется, приснился. О невестиных сновидениях Сонечки не известно ничего. Единственный сон, который заносит в дневник Толстой в это время, не сулит ничего хорошего: «Во сне жалкая борзая больная собака».
О неделе, проведенной в невестах, С.А. вспоминала без энтузиазма. «Возили меня по магазинам, и я равнодушно примеряла белье, платья, уборы на голову. Приходил Лев Николаевич, и его волнение, поцелуи, объятия и прикосновения нечистого, пожившего мужчины страшно смущали меня и заражали дурным чувством. Я была вся как раздавленная; я чувствовала себя больной, ненормальной. Ничего я не могла есть кроме соленых огурцов и черного хлеба…»
16 сентября Толстой пришел в дом к Берсам, держа в кармане письмо с предложением. «Предложение было написано на грязной четвертушке простой писчей бумаги, и Лев Николаевич носил его в кармане целую неделю, не решаясь мне его подать», – пишет С.А.
«Софья Андреевна!
Мне становится невыносимо. Три недели я каждый день говорю: „нынче всё скажу“, и ухожу с той же тоской, раскаяньем, страхом и счастьем в душе. И каждую ночь, как и теперь, я перебираю прошлое, мучаюсь и говорю: зачем я не сказал, и как, и что бы я сказал. Я беру с собой это письмо, чтобы отдать его вам, ежели опять мне нельзя или недостанет духу сказать вам всё. Ложный взгляд вашего семейства на меня состоит в том, как мне кажется, что я влюблен в вашу сестру Лизу. Это несправедливо. Повесть ваша засела у меня в голове оттого, что, прочтя ее, я убедился в том, что мне, Дублицкому, не пристало мечтать о счастии, что ваши отличные поэтические требования любви… что я не завидовал и не буду завидовать тому, кого вы полюбите. Мне казалось, что я могу радоваться на вас, как на детей. В Ивицах я писал: „Ваше присутствие слишком живо напоминает мне мою старость и невозможность счастия, и именно вы…“
Но и тогда, и после я лгал перед собой. Еще тогда я бы мог оборвать всё и опять пойти в свой монастырь одинокого труда и увлеченья делом. Теперь я ничего не могу, а чувствую, что я напутал у вас в семействе, что простые, дорогие отношения с вами как с другом, честным человеком, потеряны. А я не могу уехать и не смею остаться. Вы, честный человек, руку на сердце, не торопясь, ради Бога не торопясь, скажите, что мне делать. Чему посмеешься, тому поработаешь. Я бы помер со смеху, ежели бы месяц назад мне сказали, что можно мучаться так, как я мучаюсь, и счастливо мучаюсь, это время. Скажите как честный человек, хотите ли вы быть моей женой? Только ежели от всей души, смело вы можете сказать: „да“, а то лучше скажите „нет“, ежели есть в вас тень сомненья в себе.
Ради Бога, спросите себя хорошо. Мне страшно будет услышать „нет“, но я его предвижу и найду в себе силы снести; но ежели никогда мужем я не буду любимым так, как я люблю, это будет ужасней».
Сонечка, такая практичная и рассудительная, обладала еще одним качеством, которого не хватало старшей сестре. Она была девушкой не только рассудка, но и порыва, страсти, способной молниеносно принимать судьбоносные решения. Получив от графа письмо, она пошла в девичью комнату и заперлась на ключ. Старшая пошла за ней, стала стучаться в дверь.
– Соня! – кричала она. – Отвори дверь, отвори сейчас!
Дверь открылась. Она молчала, держа в руке письмо.
