3 ноября корреспондент «Утра России» С.С. Раецкий сообщал в газету: «Телеграф работает без передышки. Запросы идут министерства путей, управления дороги, калужского, рязанского, тамбовского, тульского губернаторов. Чиновник особых тульского губернатора приезжал, производил расследование. Семья Толстого забрасывается телеграммами всех концов России мира».
Приехавший утром 4 ноября рязанский генерал-губернатор князь А.Н. Оболенский пытался выжить со станции корреспондентов. Ради этого закрыли станционный буфет, т. е. очевидно предполагая выморить их голодом. Журналисты были вынуждены обратиться к генерал-майору Львову коллективной телеграммой. Журналистов оставили в покое и стали заботиться об их размещении. «Для станции Астапово требуется временно большое количество кроватей с матрасами и со всеми прочими принадлежностями…» «Прошу срочно выслать в Астапово штук десять-пятнадцать столовых ламп совершенно крепких, хорошо упакованных, во избежание повреждений в дороге», – телеграфировал из Саратова начальникам ближайших к Астапову станций заведующий хозяйственной службой Рязанско-Уральской железной дороги Волынский.
Поначалу рязанский губернатор хотел «убрать» со станции самого Толстого. 2 ноября генерал Львов шифровкой запрашивал Савицкого: «Телеграфируйте кем разрешено Льву Толстому пребывание Астапове станционном здании, не предназначенном помещения больных. Губернатор признает необходимым принять меры отправления лечебное заведение или постоянное местожительство».
Положению, в котором оказался рязанский губернатор, в подведомственной губернии которого почему-то вздумалось умирать Льву Толстому, действительно не позавидуешь. У него не было никакого опыта в организации кончин всемирно известных писателей на случайных железнодорожных станциях. Чтобы представить состояние князя Оболенского, достаточно прочитать его шифрованную телеграмму в Петербург заместителю Столыпина в министерстве внутренних дел генерал-лейтенанту П.Г. Курлову: «Прошу сообщить, переговорив архиереем, можно ли местному священнику служить молебен здравии Толстого. Вчера его запросили, он не склонен согласиться. Посоветуйте не разрешать».
Вот это и есть – империя вздрогнула! Вопрос о молебне станционного священника о здравии Л.Н. решался на уровне губернатора, замминистра внутренних дел и столичного владыки.
Как и в 1902 году, когда Л.Н. болел в Крыму, Синод оказался в чрезвычайно сложном положении. Недовольство царя «отлучением» Толстого в виду его возможной смерти было настолько прозрачно, что Столыпин держал своего чиновника особых поручений возле дверей, за которыми проходило экстренное заседание членов Синода по случаю ухода и вероятной смерти Толстого, дожидаясь от них положительного решения вопроса.
4 ноября в Астапово пришла телеграмма от митрополита Антония, в которой тот умолял графа вернуться в православную церковь. Но при этом, судя по телеграмме князя Оболенского Курлову, тот же митрополит запретил местному священнику служить молебен во здравие Толстого.
К сожалению, о словесной реакции Николая на конфликт Синода с Толстым мы знаем из источника не совсем надежного – книги Сергея Труфанова (бывшего иеромонаха Илиодора) о Григории Распутине «Святой черт». В ней приводятся слова Распутина, говорившего с царем после смерти Л.Н. «Папа (Николай II. – П.Б.) говорит, что если бы они (епископы. – П.Б.) ласкали Л.Н. Толстого, то он бы без покаяния не умер. А то они сухо к нему относились. За всё время только один Парфений и ездил к нему беседовать по душам. Гордецы они!»
Упоминание тульского епископа Парфения в этом контексте видится весьма достоверным. Именно Парфений, как встречавшийся с Л.Н. в 1909 году и произведший на него самое благоприятное впечатление, был затребован Синодом в Петербург и отправлен в Астапово с целью вернуть Толстого в лоно церкви.
Миссия Парфения не удалась. Впрочем, она и не могла удаться, потому что Парфений прибыл на станцию лишь 7 ноября в 9 часов утра, почти через три часа после смерти Толстого. Между тем епископ выехал из Петербурга 4 ноября. Его «неторопливость», видимо, объясняется нежеланием владыки участвовать в безнадежном деле. Помимо того что он хорошо знал о настроениях Толстого, он из газет был прекрасно осведомлен об астаповской ситуации в целом. Парфений знал, что у постели больного неотлучно дежурят Чертков и дочь Александра, которые ни при каких условиях не допустят встречи Л.Н. с православным священником.
Перед отъездом из Астапова Парфений беседовал с ротмистром Савицким и сыном Толстого Андреем Львовичем, пытаясь выяснить у них, не проявлял ли Толстой перед смертью каких-либо признаков желания примириться с церковью. Выбор для разговора именно этих лиц, а не тех, кто реально общался с Толстым в эти дни, был, разумеется, не случаен. Однако ни Савицкий, ни Андрей Львович, единственный убежденный православный из всех детей Толстого, не смогли предоставить владыке какие-либо свидетельства о переломе в религиозном настроении Л.Н. Больше того: Андрей Львович заявил о единодушном коллективном решении семьи хоронить Толстого без церковного обряда. В отчете Синоду Парфений писал: «Удивленный этими словами я заметил: „А ведь матушка ваша полтора года тому назад мне лично говорила обратное…“ Андрей Львович ответил, что и мать, убитая горем, изменила свою позицию, „кроме того, она сейчас нервно расстроена и с ней разговаривать невозможно. Братья – пожалуй – относятся безразлично, а сестры решительно не желают церковного обряда…“»
Парфений поступил рассудительно и в результате не оказался в затруднительном положении, в отличие от несчастного старца Варсонофия, которому пришлось испить чашу унижений до дна.
Последняя попытка
Вокруг приезда Варсонофия в Астапово и его попытки побеседовать с Толстым на смертном одре существует много мифов и домыслов, которые не имеют к астаповской реальности прямого отношения. Если объединить все эти домыслы, то общая мифологическая картина получится примерно следующая.
Уходя из Ясной Поляны, Толстой думал вернуться в православие. Ради этого он поехал в Оптинский монастырь, где хотел остаться послушником. Но гордыня не пустила его к старцам. Выгнанный из Шамордина приехавшей туда дочерью Сашей, он пустился в дальнейший путь. Но оказавшись в Астапове, смертельно больной, он раскаялся и послал в Оптину пустынь телеграмму о желании встретиться с Варсонофием. Однако приехавшего со Святыми Дарами отца Варсонофия не пустили к умиравшему Чертков и младшая дочь Толстого. Эти же лица не пустили к Толстому его верующую и церковную жену.
Опровергнуть этот миф несложно, все факты говорят против него. Сложнее понять ту долю правды, которую он включает в себя.
Осмысляя уход Толстого, его современник Лев Тихомиров писал: «Странный конец жизни… Здесь чувствуется какая-то борьба за душу. Ему хотелось примириться с церковью, но сатана крепко держался за него».
В этих словах есть хотя и неточный, но глубокий смысл. Беда в том, что под «сатаной» часто понимают вполне конкретных людей из астаповского окружения Толстого. И в то же время придают слишком идеализированное значение приезду в Астапово Варсонофия.
