Фактически это была предсмертная воля Толстого. В день получения графиней письма от митрополита больному несколько раз впрыскивали камфору, чтобы искусственно поддержать останавливающееся сердце. У него уже холодели руки и ноги. Он лежал скрючившись от невыносимой «колючей» боли в правом боку. В этот день жена впервые увидела в его глазах «не мрачное желание ожить, а покорное смирение» и написала в дневнике: «Помоги ему Бог, так легче и страдать и умирать».
Тем не менее в жизни Л.Н. после Крыма был еще случай, когда один из высших иерархов церкви имел возможность непосредственно повлиять на убеждения писателя. Это был Тульский епископ Парфений (Левицкий). 21 января 1909 года он встречался с писателем в Ясной Поляне и провел с ним длительную беседу, полное содержание которой осталось неизвестно по обоюдному желанию беседовавших.
Встреча произошла по инициативе Парфения, но, что важно, по несомненному желанию Л.Н. В печати Парфений даже заявил, что Толстой говорил с ним, «как всякий христианин говорит с пастырем на исповеди», причем приписывал эти слова самому Л.Н. Но в дневнике Л.Н. ни о какой исповеди речь не идет. Вернее, речь идет скорее об обратной исповеди. «Вчера был архиерей, я говорил с ним по душе, но слишком осторожно, не высказал всего греха его дела…»
Всё же Парфений оставил в душе Толстого самое благоприятное впечатление. Секретарь Николай Гусев, присутствовавший при встрече и расставании Л.Н. с архиереем, пишет в дневнике, что Толстому это посещение «было очень приятно», что он плакал, прощаясь со священником, и благодарил его «за мужество».
Судя по известным фрагментам их встречи, Парфений и Толстой беседовали не просто так. Каждый из них преследовал свою цель. Целью Парфения было вернуть Толстого в православие. Но делал он это тактично, без нажима на Толстого, чем ему и понравился.
Целью Толстого было доказать, что он не является врагом веры. Рассказывая о беседе с епископом корреспонденту «Русского слова» С.П. Спиро, Толстой сделал крайне важное заявление: «…я сказал ему: одно мне неприятно, что все эти лица (авторы писем, в том числе священники, критиковавшие убеждения писателя. – П.Б.) упрекают меня в том, что я разрушаю верования людей. Здесь большое недоразумение, так как вся моя деятельность в этом отношении направлена только на избавление людей от неестественного пребывания в состоянии отсутствия всякой, какой бы там ни было веры».
По свидетельству Спиро, Толстой рассказал Парфению о случае в Ясной Поляне. Однажды он шел по деревне и заглянул в одно из окон, где увидел старую женщину, которая стояла на коленях и била поклоны. Л.Н. узнал ее – это была Матрена, которая в молодости имела репутацию «одной из самых порочных баб в деревне». Возвращаясь домой поздним вечером, он вновь заглянул в окно. Старуха всё продолжала молиться…
«Вот это – молитва! Дай Бог нам всем молиться так же, то есть сознавать так же свою зависимость от Бога, – и нарушить ту веру, которая вызывает такую молитву, я счел бы величайшим преступлением. Не то с людьми нашего образованного сословия – в них или нет веры, или, что еще хуже, – притворство веры, которая играет роль только известного приличия», – сказал он.
Толстой не отрицал церковной веры, не отрицал обрядов, но в том случае, если за этим стояла духовная искренность. Напомним, что сцена с причастием в романе «Воскресение» происходит в церкви пересыльной тюрьмы, где Катюша Маслова оказалась по вине образованных безбожников, начиная с князя Нехлюдова и заканчивая судьями. Над ней, с которой поступили так жестоко и несправедливо, фактически телесно и душевно изнасиловав, теперь совершали новое насилие, заставляя невинную женщину каяться и исповедоваться в тюрьме.
Толстой был наследником века Просвещения, внуком своего деда и сыном своего отца. Верить искренне в церковные обряды он не мог. Не мог он верить и в искренность церковной веры образованного сословия. Толстой заявил Спиро о разговоре с Парфением: «Я сказал ему, что я получаю много писем и посещений от духовных лиц и что я всегда бываю тронут добрыми пожеланиями, которые они высказывают, но очень сожалею, что для меня невозможно, как взлететь на воздух, исполнить их желания».
В конце жизни он не писал откровенно антицерковных сочинений, отдаваясь исключительно собиранию мировой мудрости в сборниках «Круг чтения» и «На каждый день». Л.Н. склонялся к более древним, чем христианство, восточным религиям: буддизму и индуизму. Это были его путь, его воля.
Отвечая на «обратительное» письмо священника тульской тюрьмы отца Дмитрия Троицкого, с которым он был лично знаком, Толстой писал: «Для чего вы, любезный брат Дмитрий, с таким странным предложением обращаетесь ко мне? Ведь я не обращаю вас и не советую вам бросить то зловредное заблуждение, в котором вы находитесь и в которое вы старательно, извращая их души, вводите тысячи и тысячи несчастных детей и простых людей. Для чего же вы меня, человека стоящего по своему возрасту одной ногой в гробе и спокойно ожидающего смерти, не оставите в покое. Ведь обращение меня в церковную веру имело бы смысл, если бы я был мальчик или взрослый безбожник, или безграмотный якут, никогда ничего не слыхавший о церковной вере. Но ведь я 82-летний старик, воспитанный в том самом обмане, в котором вы находитесь, и к которому вы меня приглашаете, и от которого я, с величайшими страданиями и усилиями, освободился много лет тому назад, усвоив себе миросозерцание нецерковное, но христианское, которое дает мне возможность спокойной, радостной жизни, направленной на внутреннее совершенствование и готовность такой же спокойной и радостной смерти, в которой я вижу возвращение к этому Богу любви, от которого изошел».
Конец письма отцу Троицкому почти в точности повторяет крымский ответ Толстого митрополиту Антонию, который был высказан в присутствии С.А., но не отправлен владыке по просьбе самого Л.Н. Когда графиня рассказала мужу о письме Вадковского, Толстой сначала попросил ее: «Напиши ему, что моя последняя молитва такова: „От Тебя изошел, к Тебе иду. Да будет воля Твоя“».
Первое завещание
Известно, что Толстой написал шесть завещаний – в 1895-м, 1904-м, 1908-м, 1909-м (два) и 1910 годах. Если прибавить к этому «объяснительную записку» в пользу Черткова, составленную Чертковым «от третьего лица» и подписанную Толстым с автографом, то завещаний получается не шесть, а семь.
На самом деле их гораздо больше. Весь дневник Толстого с конца 70-х начала 80-х годов становится почти непрерывным завещанием, ибо в дневнике он постоянно уточняет и проясняет свое духовное наследие.
Неслучайно и первое свое неформальное завещание он составляет в виде дневниковой записи. 21 февраля 1895 года умер Н.С. Лесков. В записке «Моя посмертная просьба» он просил похоронить его «по самому низшему, последнему разряду». Толстой знал об этой записке и, размышляя о ней 27 марта, решил сделать свое посмертное распоряжение.
Первое завещание Толстого разительно отличается от его окончательного варианта 1910 года. Первое завещание Толстого – это поступок ребенка, который ничего не знает о том, как составляются настоящие духовные акты. Но именно поэтому оно является самым чистым и нравственно безупречным душевным документом.
