И Толстой снова уступает жене. «Как мне жаль, милый друг, что тебя так тревожат глупые толки о статьях „Московских Ведомостей“, и что ты ездила к Сергию (так у Л.Н. – П.Б.) Александровичу. – Ничего ведь не случилось нового. То, что мною написано в статье о голоде, много раз, в гораздо более сильных выражениях было сказано раньше, что ж тут нового? Это всё дело толпы, гипнотизации толпы, нарастающего кома снега. Опровержение написал. Но, пожалуйста, мой друг, ни одного слова не изменяй и не прибавляй, и даже не позволяй изменить. Всякое слово я обдумал внимательно и сказал всю правду, и только правду, и вполне отверг ложное обвинение».
В письме в «Правительственный вестник» от 12 февраля Толстой заявлял, что «писем никаких в английские газеты не посылал», что приписываемая ему выписка «есть очень измененное (вследствие двукратного – слишком вольного перевода) место моей статьи» и что «напечатанное вслед за выпиской из перевода моей статьи крупным шрифтом и выдаваемое за выраженную будто бы мною мысль… есть сплошной вымысел».
Это было унижением для Толстого, на которое он пошел исключительно ради жены. С английским переводчиком Эмилием Диллоном он был лично знаком с декабря 1890 года, когда тот гостил у него в Ясной Поляне. В ноябре 1891 года, устав от цензурных мытарств, которые претерпевала его статья «О голоде» в журнале «Вопросы философии и психологии», он сам просил из Бегичевки жену переслать текст этой статьи Диллону. «Пускай там напечатают; оттуда перейдет и сюда, газеты перепечатают». Таким образом он вполне отдавал себе отчет в том, что появление его статьи в „Daily Telegraph“ не было случайностью. К тому же, отказываясь осенью 1891 года от авторских прав, в том числе и на переводные тексты, Толстой ни словом не оговаривал качество переводов. Какое же он теперь имел моральное право протестовать?
Толстой был немедленно наказан. В «Правительственном вестнике» его письма не приняли. Официальный орган не печатал полемики. «Сейчас получила письмо из „Правительственного вестника“ с отказом, – смущенно пишет С.А. в Бегичевку. – Прости меня, Левочка, что я тебя вызвала это писать. Теперь я зарок даю ни в какие дела не вмешиваться… Великий князь сказал то, что я писала. Вот и пойми их!»
Тем не менее письмо появилось в других газетах. Но Толстой, целиком занятый устройством столовых для голодающих в Рязанской губернии (всего их к тому времени было открыто 170), смотрел на это несколько свысока. «Ради Бога, милый друг, не беспокойся ты об этом… Пожалуйста, не принимай тона обвиняемой. Это совершенная перестановка ролей».
Обиженный Диллон, чья честь переводчика была серьезно задета, опубликовал в «Гражданине» и «Московских ведомостях» письма к нему Толстого, в которых тот подтверждал аутентичность английского перевода статьи. Таким образом, все обвинения падали на «Московские ведомости» за неправильный уже русский перевод. Газета тоже немедленно включилась в полемику.
В этой ситуации Чертков повел себя мудро. Он ни словом не осудил Толстого за отречение. Он сочувствовал учителю и хотел только выяснить у него: как было написано это письмо – «против вашего желания» или «не по вашей инициативе»? Он знал инициатора письма и продолжал интриговать против нее.
В этом контексте история с фотографией 1894 года стала последней каплей в чаше терпения жены Толстого. Она еще раз «взорвалась». И вновь проиграла. Толстой в очередной раз вынужден был извиняться перед «милым другом». «Я всё нахожусь под тяжелым впечатлением нелюбовных проявлений, вызванных в моих семейных и ими в вас и наших здешних друзьях историей с фотографией… Пожалуйста, постарайтесь совсем простить и меня, и моих семейных», – пишет он Черткову.
В скором времени и дочери Толстого Маша и Таня почувствовали свою вину перед Чертковым. Фактически предавая мать, они тоже извинились перед В.Г. письменно, уверяя, что сами не понимают, как такое могло случиться. Между тем всё очень понятно. Если поступком С.А. руководили ревность и страх, то детьми Толстого руководила только ревность. Есть немало широко известных фотографий, на которых Толстой снялся со своей многочисленной семьей. Уже седенький, отнюдь не физический богатырь, Л.Н. трогательно окружен взрослыми, бородатыми сыновьями и совсем еще маленькими чадами – Сашей и Ванечкой. И конечно, в центре стоит их мать. Групповой снимок Толстого с «толстовцами» (вернее сказать, с «чертковцами») тоже претендовал на «семейный портрет». И конечно, вторым центром его, после Толстого, был бы Чертков.
Без вины виноватый
С некоторого времени Толстой стал подозрительно часто извиняться перед Чертковым. Сидя на двух стульях, живя двумя семьями, он естественным образом не мог выполнять всех его пожеланий, а порой и требований, как не мог выполнять всех требований жены. Но если с женой он мог ссориться, даже скандалить, угрожая уходом из семьи, как она угрожала ему самоубийством, то с Чертковым такого «горячего» общения быть не могло. В этом была принципиальная разница между «плотской» женой и «духовным» спутником.
Незадолго до истории с фотографией, в октябре 1894 года, Толстой был вынужден извиняться перед Чертковым за свой опрометчивый поступок десятилетней давности, когда из любви и доверия к «милому другу» он передал ему свой интимный дневник 1884 года.
События развивались таким образом. В марте 1894 года Толстой внимает настоятельным просьбам Черткова посетить его и Галю в их воронежском захолустье. Против этой поездки была решительно настроена С.А., и несколько раз ей удавалось отговорить от этого мужа. Тем не менее 25 марта Л.Н. с дочерью Машей уезжает на хутор Ржевск, где живут Чертковы, и «радостно» проводит там время до 1 апреля. В письме к Черткову из Москвы он рассыпается в благодарностях за теплый прием и пишет, что это время останется «одним из самых дорогих воспоминаний». У Чертковых ему понравилось решительно всё: и сам хозяин дома, и его мать (враждовавшая с Толстым из-за сына), и Галя, и сын Дима, которого, в отличие от Ванечки, не баловали игрушками.
Из Москвы он посылает для больной Гали десять фунтов спаржи, которую сам покупает на рынке. Но спаржа оказалась негодной, и Толстой, сурово отчитав купца и бесконечно извиняясь перед Чертковыми, посылает им новую порцию. В это же время, по просьбе Черткова, он ищет вблизи Ясной Поляны дачу для «милого друга» и его семьи. Почему-то предполагается, что климат Воронежской губернии губит здоровье Гали, а в Тульской ей будет хорошо. В итоге у самого Черткова в Тульской губернии вспыхнул рецидив малярии, который прекратился сразу по возвращению в Ржевск. Несколько раз в письмах Толстого к Чертковым звучит слово «послужить». Великий писатель мечтает «послужить» своим дорогим друзьям. Трудно сказать, чего тут было больше: искреннего душевного порыва или желания на практике претворять идею служения не себе, а людям.
Толстой посылает подробнейшие описания (со схемой) найденных им вариантов домов. Возмущению С.А. не было предела. Буквально застигнув мужа (вернее, его отсутствие) во время своего приезда из Москвы в Ясную, она узнает, что Толстой колесит по окрестностям в поисках уютного летнего гнездышка для Чертковых. Мало того, что это само по себе ей не нравится, но вдобавок ее любимая младшая сестра Татьяна Кузминская, узнав о намерении Чертковых, отказывается проводить с семьей лето в Ясной, что до этого делала каждый год.
