В 1898 году, когда Толстой вместе с Чертковым занимался переселением русских духоборов в Канаду, он писал ему в Англию:
«Вы от преувеличенной аккуратности копотливы, медлительны, потом на всё смотрите свысока, grandseigneur’ски, и от этого не видите многого и, кроме того, уже по физиологическим причинам (курсив мой. – П.Б.) изменчивы в настроении – то горячечно-деятельны, то апатичны. По этому всему думаю, что вы, вследствие хороших ваших свойств, очень драгоценный сотрудник, но один – деятель непрактичный».
Чертков был человеком не просто сложного, но и неприятного, отталкивающего характера, который не сразу обнаруживался. От него рано или поздно отворачивались почти все ближайшие сотрудники и даже друзья, начиная с Бирюкова и заканчивая Булгаковым и Сашей. Только Толстой любил Черткова до конца.
С.А. с самого начала стала подозревать Черткова в том, что он, как и все «темные», представляет угрозу для семьи. Тем не менее, встретившись с ним в феврале 1885 года в Петербурге, она вновь была им очарована. В этом была таинственная особенность харизматичной личности Черткова: при встречах он производил на людей обвораживающее впечатление, но, расставшись с ним, эти люди могли отзываться о нем иронически и даже с неприязнью.
В марте того же года она пишет мужу из Москвы в Ясную Поляну: «Получила сегодня милейшее письмо от Черткова. Просит прислать листы твоей статьи, которые он привозил, и например, говорит: „я всегда думаю о вас и вашей семье, как о родных, и притом близких родных. Хорошо ли это или нет, – не знаю, – кажется, что хорошо“. Как это на него похоже!»
Но ведь это «милейшее письмо» как раз должно было бы насторожить С.А.!
«Графиня, беспокою вас одной просьбою: пожалуйста, пришлите мне по почте тетрадки с первыми литографированными листами последней статьи Льва Николаевича. Вы их найдете в шкапу за его письменным столом. Всего там около 10-ти или 12-ти тетрадок».
До какой же степени Чертков уже освоился в пространстве хамовнического дома, если объясняет его хозяйке, где и что лежит.
Бестактность вторжения Черткова в семейное пространство Толстых замечали многие. С.А. это возмущало. Но Толстой этого не видел.
Или всё-таки видел?
До 1887 года отношение С.А. к В.Г. носит хотя и настороженный, но благодушный и несколько иронический характер. Жена Толстого в целом не отличалась повышенной ироничностью (скорее, наоборот), но она умела ценить чужие шутки и розыгрыши.
В письме к Л.Н. от 15 марта 1885 года она приводит слова Фета, сказанные ей при встрече: «Лев Николаевич хочет с Чертковым такие картинки нарисовать, чтоб народ перестал в чудеса верить. За что же лишать народ этого счастья верить в мистерию, им столь любимую, что он съел в виде хлеба и вина своего бога и спасся. Это всё равно, что если б мужик босой шел бы с сальным огарком в пещеру, чтоб в темной пещере найти дорогу. А у него потушили бы этот огарок и салом бы велели мазать сапоги… а он босой!»
Однако шутить с Чертковым было нельзя. Это не позволялось даже Толстому. Известен случай, когда Л.Н. за столом хлопнул В.Г. по залысине, на которой растеклось красное пятно. Комар! Все засмеялись. Чертков возмущенно воскликнул: «Лев Николаевич, как вы могли лишить жизни живое существо!» И всем стало неловко.
«Я уверен, что с тех пор, как Чертков стал проводить в свою жизнь принцип „не убий“, блохи, клопы, комары и мухи могли мучить его сколько угодно, не боясь за свою жизнь», – пишет В.Ф. Лазурский. И он же рассказывает в своих воспоминаниях: «Работали для него как-то мужики и, конечно, по окончании стали просить на водку. Чертков вышел к ним и заявил, что „на водку“ он дать им не может, а вместо того предложил купить для них на эти деньги книжек или Библию. Тут же он вынул брошюру о вреде пьянства и прочел ее мужикам».
Чертков был фанатиком своих убеждений, в отличие от Толстого, упрямого искателя. Но с некоторого времени его убеждения питались исключительно мыслями Толстого. Таким образом, он был фанатиком убеждений Толстого. Но взгляды Толстого на протяжении жизни порой менялись на 180°. Например, от культа семьи до ее отрицания. Быть фанатиком убеждений Толстого означало лишь «замораживать» их на каком-то этапе.
Однако Толстой не мог не чувствовать ответственности за свои убеждения. И поэтому спорить с Чертковым ему было морально трудно. Он вынужден был наблюдать, как его первый ученик становится куда более последовательным «Толстым», чем он сам. И подчиняться догматизму Черткова, как это случилось с «Крейцеровой сонатой». Ведь именно по совету Черткова Толстой «дожал» это произведение в морализаторском «Послесловии».
Однажды Л.Н. попросил С.А. найти ему письмо Репина. Среди писем она случайно натолкнулась на письмо Черткова, в котором тот превозносил свою жену Галю и жалел Толстого.
«Меня это письмо буквально взорвало», – вспоминала С.А.
Взорвало настолько, что она помнила об этом много лет спустя. И ее можно понять. В письме Черткова от 18–20 февраля 1887 года как будто не упоминалась С.А. Чертков писал о Гале, о том, как он счастлив с ней. «…нет той области, в которой мы лишены обоюдного общения и единения. Не знаю, как благодарить Бога за всё то благо, какое я получаю от этого единения с женой». В то же время В.Г. замечал: «При этом я всегда вспоминаю тех, кто лишен возможности такого духовного общения с женами и которые, как казалось бы, гораздо, гораздо более меня заслуживают счастья».
Это был камень в С.А. В своем дневнике начала марта 1887 года она пишет: «Было письмо от Черткова. Не люблю я его: не умен, хитер, односторонен и не добр. Л.Н. пристрастен к нему за его поклонение». И – тремя днями позже: «Отношения с Чертковым надо прекратить. Там всё – ложь и зло, а от этого подальше». Это была война!
Но достаточно взглянуть на ответное письмо Л.Н. к Черткову, чтобы понять, что эта война была его женой заведомо проиграна. Толстой не только не указывает В.Г. на недопустимость вторжения в свою личную жизнь, но… благодарит его. «Спасибо вам за него. Вы верно не можете себе представить мою радость при чтении его. Как всё хорошо: и ваша жизнь с женою и матерью, и те запросы жизни, которые встают перед вами. Очень радуюсь и люблю вас».
Так кому С.А. объявляла войну? Черткову? Или собственному мужу?
Но откуда вообще вдруг появилась в письмах Черткова эта тональность: жалеть Толстого из-за его жены? Ведь до 1887 года Чертков бывал в доме Толстых только наездами. Конечно, он мог питаться слухами, но слухи не дали бы ему морального права на такое письмо. Моральное право предоставил сам Толстой.
Уже 27 марта 1884 года, описывая «милому другу» два страшных впечатления дня (малолетняя проститутка, которую забрали в полицию, и голое мертвое тело бывшей прачки, скончавшейся от голода и холода), он горько жалуется: «Мне стыдно писать это, стыдно жить. Дома блюдо осетрины, пятое, найдено не свежим. Разговор мой перед людьми мне близкими об этом встречается недоумением – зачем говорить, если нельзя поправить. Вот когда я молюсь: Боже мой, научи меня, как мне быть, как мне жить, чтобы жизнь моя не была мне гнусной».
