Иным был результат попытки исцеления отцом Иоанном смертельно больного М.Е.Салтыкова-Щедрина, описанный в книге его сына К.М.Салтыкова «Интимный Щедрин». За два месяца до смерти писателя его жена настояла на том, что следует пригласить отца Иоанна.
«Моего отца нельзя было назвать верующим. Он ждал исцеления своих недугов больше от врачей, чем от Бога». Тем не менее он согласился с женой, но «строго-настрого наказал, чтобы об этом не было известно Боткину, из боязни, что профессор обидится, что его заменяют, как врача, хотя бы временно, священнослужителем. Был отдан приказ швейцару, чтобы он Боткина во время пребывания отца Иоанна не принимал под тем предлогом, что отец отдыхает…»
Приезд отца Иоанна сын писателя описывает не без иронии: «В назначенные женщиной, всегда возившей священника и бравшей за это известную мзду, час и день, у нас появился прославленный как исцелитель отец Иоанн, одетый в атласную рясу. Лицо его, как сейчас помню, было какое-то грустное, имел он усталый вид, что объяснялось тем, что во время приездов его в Петербурге возили из дома в дом, собирая, как говорят, и чему я охотно верю, без его ведома обильную дань с близких больных… Глаза отца Иоанна были замечательны, они как бы пронизывали насквозь людей, и возможно, что он был гипнотизером, благодаря чему, действительно, он мог внушать людям то, что желал. Благословив отца, отец Иоанн поставил его пред собой и, будучи отделен от него столиком, на котором лежали икона, крест и Евангелие, прочел свою знаменитую молитву, начав ее шепотом, усиливая постоянно голос и окончив ее в повелительном тоне, как бы требуя от Бога исполнения этой молитвы. Произнесена она была так, что когда затем спросили отца – понял ли он ее, – он отвечал отрицательно, зато похвалил рясу священника».
Однако развести отца Иоанна и Сергея Петровича Боткина не удалось. Проходя случайно мимо дома писателя именно в это время, знаменитый врач был привлечен видом толпы, сопровождавшей священника в Петербурге и стоявшей возле подъезда дома Щедрина. «Можно себе представить, какое замешательство произошло среди нас при виде плотной фигуры С.П., вдруг неожиданно появившейся в комнате, – пишет Константин Михайлович. – Но Боткин, добродушно улыбаясь, положил конец замешательству, пожурив последнего за то, что он захотел скрыть от него отца Иоанна, с которым он был давно знаком.
– Батюшка и я – коллеги, – пошутил Боткин, – только я врачую тело, а он душу».
Через два месяца писатель скончался. Его сын вспоминал, что «уезжая, Батюшка поцеловал отца в уста. Как нам потом объяснили, поступал он всегда так, когда видел, что помощь его бесполезна».
В этой истории много неясного, но встреча отца Иоанна с самым знаменитым медиком своего времени в доме одного из самых известных писателей прекрасно передает атмосферу в лучшем случае иронического, но куда чаще – неприязненного отношения к «Всенародному Батюшке» со стороны художественной интеллигенции. С огромным уважением относились к кронштадтскому священнику врачи, инженеры, военные и морские офицеры. Но только не писатели! Фофанов – скорее исключение, а не правило в этой закономерности.
ЛЕСКОВ И ПЕРЖАН
«А слава его (отца Иоанна. – П.Б.) и глупость общества всё растут, как известный столб под отхожим местом двухэтажного трактира в уездном городе. Зимой на морозе это даже блестит, и кто не знает, что́ это такое, – тот принимает это совсем не за то, что есть. Но мерило одурению – это верное». Именно в таких выражениях пишет об отце Иоанне Толстому Лесков в декабре 1890 года. Для Лескова Иоанн Кронштадтский не только не герой русской Церкви, историю и жизнь которой, в отличие от большинства писателей-современников, Лесков как раз хорошо знал, но – показатель общественной деградации. Лесков не сомневался, что все чудеса с исцелениями по молитвам отца Иоанна – обычное шарлатанство.
«…Зачем он всё над кем-нибудь одиноко бормочет, по приглашению, а не помолится по усердию о всех сразу», – пишет он Толстому. «На днях он исцелял одну мою знакомую, молодую даму Жукову, и живущего надо мною попа: оба умерли, и он их не хоронил».
Почему Иоанн Кронштадтский должен был отказывать в индивидуальном посещении больным, молясь непременно «о всех сразу»? Откуда писатель мог знать, что священник никогда не молился «о всех сразу»? Зачем он должен был присутствовать на похоронах тех, которые не исцелились по его молитве? Нет ответа.
Причина жгучей и какой-то болезненной ненависти Лескова к Иоанну Кронштадтскому – тоже своего рода загадка, потому что отец Иоанн относился к писателю скорее с уважением. «Я уважаю Николая Семеновича…» – как-то признался он.
Лесков ненавидел Иоанна Кронштадтского и боготворил Толстого. Настолько, что Толстой этого даже несколько стеснялся. И вот кроме целого ряда ехидных статей об Иоанне Кронштадтском и его окружении, кроме повести «Полуночники», где он высмеял нравы гостиницы для паломников при Доме трудолюбия, начиная с 1891 года и до конца своих дней Лесков буквально бомбардировал Толстого письмами, в которых язвительно высмеивал отца Иоанна, называя попеременно то Иваном Ильичом, то Пержаном
[28]
.
«Пержан что ни спакостит, то всё “свято”», – вот примерный тон его писем об Иоанне Кронштадтском.
Крупный американский исследователь жизни и творчества Николая Лескова, автор книги «Nikolai Leskov. The Man and His Art» («Николай Лесков. Жизнь и творчество»), а также автор единственной статьи на тему «Лесков и Иоанн Кронштадтский» Hugh McLean на наш вопрос о причинах ненависти несомненно близкого к Церкви писателя, автора «Соборян», к самому по меньшей мере заметному священнику своего времени ответил, что причина эта кроется «в неприятии Лесковым ортодоксального православия». Но в начале девяностых отец Иоанн еще не отождествлялся с церковным официозом.
К сожалению, в письмах к Толстому Лесков, конечно, же сам того не замечая, нередко опускается до откровенного доносительства. Только адресатом доносов является не власть, а Толстой, главный враг власти. Лесков посылает Толстому копии чужих писем в газеты против отца Иоанна; он специально приводит случаи неудачных исцелений, после которых люди не выздоравливали, а умирали; он называет даже имена врачей, которые, позабыв о профессиональной совести, верят в Иоанна Кронштадтского, описывает карикатуры неизвестных художников на Иоанна Кронштадтского.
Любопытно, что Толстой не реагировал на эти выпады Лескова. Он отвечал неизменно вежливо, но всегда по другому поводу. Создается впечатление, что Толстой в этих местах как бы делал «глухое ухо», как будто Иоанн Кронштадтский его совсем не интересовал. Еще меньше ему были интересны какие-то репортерские слухи о «проделках» кронштадтского священника, которыми изобилуют письма Лескова. В результате получалась картина: Лесков постоянно пасует, Толстой не видит мяч.
Проблема была в том, что Лесков-то как раз был близок к русской Церкви. Автор «Соборян» и «Запечатленного ангела» искренне страдал за ее судьбу. Начиная с первой будто бы антицерковной статьи «Поповская чехарда и приходская прихоть», напечатанной в журнале «Исторический вестник» в 1883 году, и до последнего периода жизни, когда Лесков окончательно расходится с Церковью, писатель всегда искал способы не разрушения Церкви, но ее обновления. При этом он понимал, насколько это сложная задача: «Человек, который решился бы от одного своего высокоумия объявить, что он знает такие меры, – пишет он в “Поповской чехарде…”, – огласил бы этим свое дерзкое посягновение на права Церкви и тем самым подверг бы себя справедливому церковному осуждению. По духу православия это – д е л о с о б о р н о е». Под этими словами подписался бы и Кронштадтский.
