Сопровождаемые ухмыляющимся демоном-привратником, который потирал лапки, хихикая себе под нос, и частью подпрыгивал, а частью летел перед ними, музыканты неловко вошли в тронный зал и неуклюже выстроились полукругом перед троном.
Их было пятеро, включая дирижера, стоявшего ближе всего к Драгозлобу, и все они были низенькие и усатые, с большими носами, и в поношенной грязной униформе, которая сидела на них воистину ужасно. Штанины брюк были несколько раз подвернуты, а куртки, висевшие на них мешками, свисали почти до ботинок.
На груди у того, кто стоял возле дирижера, красовалось множество медалей, которыми музыкант явно очень гордился, потому что никто другой не мог похвасть большим количеством наград.
Небольшая группа слушателей, собравшихся возле трона, выжидательно уставилась на них, и Титании показалось, будто дирижер ей подмигнул. Но тот явно никого не замечал, и меньше всего Драгозлоба. Казалось, все его внимание сосредоточено на музыкантах.
– Ви ест все уше сдесс? – вопросил он.
– Я-аа! – хором ответили музыканты.
– Карашо. Такда я ест проводайт переклишка. Луи Кноблох!
– Мой биль сдесс, – отозвался музыкант с медалями.
– Петер Динкельшпиль!
– Сдесс биль мой.
– Херманн Швайнкопф!
– Он биль сдесс.
– Якоб Шнитгер!
– Он ест тут.
– Эмиль Мюллер!
Ответа не последовало, а удивленные музыканты уставились на дирижера.
– Эмиль Мюллер! – повторил тот, а затем, неожиданно что-то вспомнив, продолжил: – О, извинайт! Мой биль сдесс. Хайнрих фон Штраус! Хайнрих фон Штраус! Где есть Хайни фон Штраус?
– Он биль у свой кроват болной, – ответил Луи Кноблох.
– Вас слючился мит его кроват? – вопросил Эмиль Мюллер. – Патчему его кроват болной?
– Найн, найн, кеппельмейстер, – ответил Луи Кноблох. – Ето Хайни болной есть. Он внутри его кроват болной ест.
– Патчему он больной ест?
– Вичера, – пояснил Луи Кноблох, – его ходил на дер бикник, унд слопаль цвай дюзин куриный пятка, унд его кишка сталь капут.
Он проиллюстрировал свое замечание, многозначительно погладив живот.
– Он бил найн гут здорофф играт музик, ми когда уходил.
– Тот кто куриный пятка лопайт, тот болной бит, – решительно заявил Эмиль Мюллер. – Он надо лопай куриный пятка, пока тот ест как яйцо. Играйт!
Все поняли инструменты к губам, но Мюллер предупреждающе поднял палец.
– И другой вещщ, – продолжил он, обратившись к Кноблоху. – Твой сказайт Хайнрих, его нет здес заффтра утро в четыре час дня, когда я собирайт репетиция, я ест его вон! Ви все готофф?
– Я-а!
– Тогда играйт себя!
Послышалась ужасная какофония, после чего Эмиль Мюллер быстро отвел от губ обкусанный мундштук своего корнета.
– Ви не играйт етот музик, – объявил он. – Он есть нет карошш.
– Патчему би ви не написайт свой музик, кеппельмейстер? – предложил Петер Динкельшпиль.
– Я написайт, но я отшен занят, – ответил Эмиль Мюллер. – Давайт мы вместо етот играйт прекрасный музик фон Вагнер, «Дер пахта он дер Рейн».
– Вахта, кеппельмейстер, – поправил Луи Кноблох.
– Какой вахта? – осведомился Эмиль Мюллер.
– Это ест найн пахта, – пояснил Луи Кноблох. – Это есть вахта он дер Рейн.
– Все понимайт, пахта ест лучше, – упрямо возразил Эмиль Мюллер.
Они заиграли снова, но в середине второй попытки Херманн Швайнкопф поднял руку и завопил, перекрикивая шум оркестра:
– Штоп музик! Штоп музик! Я говорайт!
– Вас ист дело? – спросил Эмиль Мюллер.
– Какой музик ти сказаль ми играйт? – вопросил Херманн Швайнкопф.
– Я сказаль «Дер пахта он дер Рейн» фон Вагнер.
Они начали сначала, но музыку снова оборвало энергичное вмешательство Херманна Швайнкопфа:
– Штоп музик! Штоп музик! Я говорайт!
– Патчему би твой не говорайт свой рот, унд капут нам мешайт? – гневно осведомился Эмиль Мюллер.
– Што ест етот музик ми играйт, «Дер пахта он дер Рейн»? Ето есть со-на-да?
– Да… унд нихт! – ответил Эмиль Мюллер, подумав. – Ето ест ин-у-ен-до! Ви все готов ест?
– Я-а! – послышалось в ответ.
– Гут. Тогда вместе все, унд показайт вес мир што ви умейт!
Они заиграли в третий раз, но Мюллер снова их остановил.
– Кто играйт фалшивий нота? – строго вопросил он.
Все удивленно переглянулись, и Луи Кноблох сказал:
– Ну, я не играйт.
– И я играйт нет, – добавил Петер Динкельшпиль.
– И я нет играйт, – сказал Херманн Швайнкопф.
– И я нет играйт нет, – вставил Якоб Шнитгер.
– Ето ти играйт, – обвинил Эмиль Мюллер Луи Кноблоха. – Ти играйт фалшивий нота, и я твой оправданий слушайт нихт!
– Нет, – стоял на своем Луи Кноблох, – я не играйт.
– Играйт, – настаивал Эмиль Мюллер. – Ти играйт фалшивий нота, он биль рядом меня.
– Найн! Мой не играйт фалшивий нота. Мой биль такая же гут музикер, как биль твоя, и может хуже.
– Твой играйт фалшивий нота унд платийт сам, – напомнил ему Эмиль Мюллер.
– О, твой умник слишком не изображайт, – заявил Луи Кноблох, саркастически покачивая головой. – Мой не видел на твой много медаль.
Он самодовольно посмотрел на свою грудь и с удовлетворением обозрел внушительную коллекцию медалей. Эмиль Мюллер, очевидно, был застигнут врасплох, но быстро воспрянул и заявил:
– Мой есть фюрер, и мой может твоя из оркестра вигоняйт. Ми можем и без твой играйт.
– О, карашшо, – сказал Луи Кноблох. – Моя может уйти.
– Тогда патшему не уходийт? Патшему здесс стояйт?
– Мой ждет моя денги.
– Сколько твоя мой должен? – осведомился Эмиль Мюллер.
– Мой должен твой неделний зарплата. Найн, ето твой должен мой неделний зарплата. Плати дьенги, и мой уходийт.
