Учились в аэроклубе Пролетарского района. Мы проходили устройство самолета, мотора. Были макеты. Писали под диктовку конспекты. Начинаешь писать, и такой сон берет тебя, невозможно удержаться. Посмотришь налево, товарищи также клюют. Меня это очень смешило. Весной начали летать с аэродрома в Чертаново. Перед полетами кормили в столовой. Давали салатики, первое и второе. После обеда чай. Ну, нам казалось, что кормят отлично – мы же из рабочего класса. Первый полет по кругу с инструктором. Понравилось. Начал учиться. Вначале были погрешности, не без этого, а потом нормально летал.
После окончания аэроклуба нас призвали в армию и послали в истребительную школу. Какую, сейчас не помню. Там на медицинской комиссии меня забраковали. Оказалось, что одна ступня у меня короче другой. Сказали: «В истребители тебя не возьмем, отправим учиться на бомбардировщика». Так я попал в Пермскую авиационную школу. В Перми прошел программу на Р-5. Учеба давалась нелегко. Был момент, что решил написать прошение об отчислении, но ничего, как-то пережил. Группу выпускников зимой 1941 года послали в Новосибирскую военно-авиационную школу учиться на СБ. Часть курсантов добровольно ушла в лыжный батальон, который отправлялся на защиту Москвы. Я был щупленький, медкомиссия на меня посмотрела и оставила доучиваться. Окончил Новосибирскую школу летом 42-го года. Собрали группу и переслали нас под Куйбышев, переучиваться на Ил-2. В выходной мы пошли на речку купаться, а через несколько дней меня схватила тропическая малярия. Я был без памяти. Меня ребята погрузили на машину и повезли на какую-то станцию около Куйбышева. Там целых десять дней мне делали уколы против малярии. Когда вернулся обратно, моей группы уже не было. А тут из-под Ленинграда на переформировку прибыл 154-й гвардейский штурмовой полк, которым командовал Стародумов. Меня зачислили в него летчиком. Завершив формирование, полк перелетел на Брянский фронт. Первый вылет провели на изучение района действия. Второй вылет – боевой. Утром нас разбудили еще затемно. От линии фронта гул слышен – началась артиллерийская подготовка. Пришли на аэродром, к своим самолетам. Я летел на одинарке. Я маленький, силы немного. А одинарный легче управляется, на рули лучше реагирует. Нам подвесили по четыре дымовые бомбы – требовалось поставить дымовую завесу на берегу какой-то реки. Взлетели, только стало светать. Нам говорили, что на первом вылете ноги дрожат. Посмотрел на ноги – ничего подобного, не дрожат.
Купцов Сергей Андреевич. 1943 год
– С какого вылета вы почувствовали уверенность в своих силах?
– Когда слетал 10 вылетов. Когда один раз упал. Тогда я понял, что я летчик, я многое могу. Боялся, конечно. Страшно было. Боялся, что убьют.
– Механик все время один был?
– Сначала было так, что какой самолет дадут, на том и летишь. К концу войны у меня был механик самолета Иван Керц. Стрелок-радист был Колупаев Иван с 18-го года, старший сержант. Хороший стрелок, смелый.
– С техниками какое было взаимоотношение?
– Нормальное. Я был сержант, командир экипажа, командир звена. Ко мне не обращались по званию, а просто: «Командир». Если истребители атакуют, то стрелок кричит: «Командир, влево, влево!»
– Какое ощущение испытывали, когда возвращались после выполнения задания?
– Ощущение исполненного долга, чувство исполненного долга.
– Бывало, что возвращались, не выполнив задание?
– В Польше, летали бомбить эшелоны. Мне поставили задачу. Я пошел, но меня облачность прижала так, что пришлось вернуться. А один раз пришлось вернуться из-за обледенения самолета….А так больше не было.
– Какая у вас была мотивация? Хотелось нанести больший урон противнику или чтобы быстрей война закончилась? Почему летали?
– Летал, потому что мне приказывали. Я был предназначен для чего? Для войны. Я стал летчиком, пришел на фронт с определенной задачей, выполнять вылеты. А что война не кончится в 42-м, я знал, и в 43-м не кончится. Мы же не были на Украине. Когда еще доберемся! Когда мы вошли в Германию, мы уже знали, что война закончится. Вот тут мы уже побыстрей хотели закончить войну. Хотелось, чтобы американцы помогли… Надо заканчивать. Потому что жить хочется, все-таки 21-й год.
– Ощущение, что можешь до победы дожить, когда оно появилось?
– Когда освободили Украину, вошли в Польшу, тут уже стало понятно, что победим. С воздуха были видны группировки войск наши, немецкие. Видно, как наступают, как идут операции. Мы видели, что мы научились воевать. Ведь первые два года войны мы не умели, совсем не умели воевать.
– Когда был в полку отбой? С наступлением темноты?
– Как только нас отпускали с аэродрома, мы считали себя свободными до следующего утра… Как-то задачу выполнили, а садились уже на другой аэродром. Пришли в деревню, а у одного дома вдоль забора немцы стоят с винтовками! Подошли ближе, смотрим, у них у каждого папироса во рту. Оказывается, это наши пехотинцы замерзшие трупы поставили, дали им в руки винтовки.
– Когда вылетов не было по погодным условиям, чем занимались?
– Играли в карты. В подкидного дурака. В преферанс я тогда еще не играл. Сядем, посидим, поболтаем. Смотрим, уже задание дают.
– Ночные вылеты делали?
– Один раз на Сандомирском плацдарме поздно вечером получили задачу бомбить эшелоны. Взлетели засветло, на цель пришли в сумерках, а когда вышли из атаки, уже стемнело. По радио нам передали, что наш аэродром закрыло туманом и надо садиться на соседнем. Там нам зажгли плошки. И хотя опыта ночных полетов ни у кого не было, сели все нормально. Других полетов ночью не было.
– С вещами погибших что делали?
– Не знаю. Какие у нас вещи? Война закончилась, у меня был шлемофон, куртка и радиоприемник. Больше ничего не было ни у кого. Чемодана-то не было! Нас кормили, поили, ругали…
– Часто?
– А как же.
– Блуждали много?
– Бывало. На Прибалтийском фронте после выполнения задания возвращались на аэродром. Шли на бреющем. Я заметил, что мы пересекли железную дорогу, где нам нужно было повернуть и идти вдоль нее. А ведущий идет прямо, притом курс держит на запад по компасу. Я сразу решил, что он перепутал восток с западом. Передатчика у меня не было. Я залетаю вперед, машу крыльями. Разворачиваюсь и выхожу на железную дорогу. Смотрю, ведущий выходит вперед, машет мне крыльями. Я понял, что он берет командование группой на себя. Я опять к нему пристроился. Так я ему помог. Такой же случай был под Шяуляем. Там я помог ведущему найти аэродром подскока, а то он чуть мимо не пролетел. Надо сказать, что после полета такие моменты не обсуждались. Как будто так и надо.
