А сбитых у меня 4 самолета – мало, но зато на разведку много вылетов. В дивизии 3 полка. 31-й, не знаю почему, больше всего делал разведывательных вылетов, за 3,5 года полк сделал 16 776 боевых вылетов, из них на разведку 11 150, а остальные – прикрытие поля боя, сопровождение. 85-й гвардейский полк – все в орденах, и командир полка в орденах. А я получил свой первый орден, когда у меня уже было 85 боевых вылетов! Уже потом выяснилось, что командир полка Еремин – хороший командир, но он никому не давал орденов, пока ему самому не дадут. Поэтому у нас с наградами было туго, но я своего командира не обвиняю.
Как своего первого сбил? Где-то 27 апреля 1944 года в Сарабузе готовился к разведывательному вылету Вася Балашов. Его Пе-2 должна была сопровождать шестерка Решетова. Подъезжает Хрюкин, командующий 8-й ВА: «Доложить задание!» Решетов докладывает. Хрюкин говорит: «Если на самолете Балашова будет хоть одна царапина, то тебя под трибунал, а если его собьют – расстреляю». Мы вылетели. Балашов 3 захода делал. На нас навалились «мессера». Атаковали сверху и снизу. Мы сбили, по-моему, 2 самолета, причем один меня чуть-чуть не сбил. Балашов последний заход сделал и уходит, а я смотрю – «мессер» валится. Ведомым у меня был Стадниченко. Он отбивает атаку на Пе-2 Балашова, и «мессер» выходит мне в хвост. Я закручиваю вираж с набором высоты – «мессер» со мной. Набор – это интересный момент. Нигде, ни в каком наставлении не написано, как нужно сделать вираж, чтобы выйти выше противника, чтобы сделать минимально возможный радиус. Я набирал высоту, пока его не увидел, пока не встали друг напротив друга. Начали с 4000, а залезли почти на 7000! Без кислорода! Вижу, сидит рыжий немец, в наушниках, в белоснежной сорочке с галстуком. У меня коленки сразу заходили, думаю: «Он же опытный, а я пацан». Мандраж такой, а потом думаю: «Нет, не получится у тебя». Я умудрился не то чтобы выйти в хвост, а послать очередь выше его в том направлении, куда его самолет движется, и он сам залез в нее. Взрыв! Последний рассудок, последние силы на это пустил. Это была моя первая победа.
А вскоре меня сбили. Летали мы тогда на Як-1. Это было под Херсонесом. Немцы со всего Крыма сползлись к Херсонесу и оттуда на всех возможных средствах: на баржах, лодках, бревнах каких-то – удирали из Крыма. На мысе Херсонес был у них аэродром. Днем бомбардировщики его разбомбят, а они за ночь его восстановят и опять летают. Я полетел утром рано на разведку. Смотрю – действует. Пришел, доложил. И вот нарядили восьмерку штурмовиков, которые повел Григоренко, молодец парень, а мы их сопровождали шестеркой во главе с Героем Советского Союза капитаном (тогда он был капитаном) Решетовым Алексеем Михайловичем. Штурмовики обычно делали 1-2, 3 захода максимум. Один раз бомбы сбросят, второй раз реактивными снарядами, потом пушечным огнем. А эти попались, они 8 заходов сделали, 40 минут! Снизу «фоккера», а сверху «мессершмитты». Мы были в мыле, устали от воздушного боя, ведь 40 минут дрались! Освободились мы от истребителей противника. «Горбатые» собрались, через горы перевалили на свою территорию. Мы пристроились к ним и идем парадным строем. В том бою ведомым у меня был Володя Михалевич, здоровый белорус, ужасный флегматик. Подлетаем уже к Бахчисараю, а базировались тогда в Сарабузе. В это время «мессершмитты» сверху сваливаются на нас, и меня по правой плоскости. Это страшное дело – чувствовать взрывы снарядов на самолете, приближающиеся к кабине. Я только левую ногу дал, и последний снаряд разорвался, попав в бронестекло кабины. Оно разлетелось вдребезги, и я почувствовал, что мне обожгло затылок и спину. Я посмотрел на Михалевича, думаю: убили его, что ли, почему он не предупредил? Гляжу, он идет – прозевал. За мной шлейф, горит правый бензобак. Надо садиться. Куда садиться – все дороги забиты техникой, которая гонит немцев на запад. Я самолет «листом» почти под 90 градусов положил, скольжением пламя сорвал, перед самой землей передо мной примерно 100-метровое поле виноградника, но оно перепахано. Я шасси не выпускаю – произвожу посадку на фюзеляж. Щитки выпустил, чтобы сократить путь планирования. И перед самой посадкой у меня мысль: «Надо самолет спасать» – и щитки убрал. Приземлился, ну, конечно, проехался мордой по прицелу. Вылез; Решетов меня сопровождал – я ему помахал, что все нормально. Когда пыль осела, смотрю – передо мной, метрах в пяти, скала. Думаю, если б пропланировал еще метров 10, то все, крышка мне бы была – лобовой удар и готов. За мной приехали, самолет полуразобрали, отвезли, и на следующее утро в 12 часов я на нем вылетел на задание.
Вот ты спрашиваешь, как повлияло на меня то, что меня сбили. Положительно повлияло. Летчиком-истребителем становится пилот, которого один раз уже сбили. Во-первых, я перестал надеяться на авось – понял, что в любую секунду надо быть настороже; во-вторых, когда я произвел посадку, подумал: «Соображаю кое-что». Я не разочаровался в себе, наоборот, чувства обострились, и начал воевать по-другому. И еще я злой стал. Сначала ведь думал, что в самолете противника сидит человек, а тут понял: «Не ты, так тебя убьют». Без ненависти воевать нельзя. Сейчас я думаю, что отступление лета 1941 года было во многом по причине отсутствия ненависти к врагу. Не может мирный человек в одну секунду перестроиться и начать убивать! Для этого время нужно. Когда я только прибыл на фронт, Решетов сказал: «Пойдем, погуляем». И мы пошли «гулять» звеном – он ознакомил меня с линией фронта, поговорил со мной о том, как держать ориентировку. Летим, видим немецкий штабной самолет – он командиру второй пары говорит: «Ну-ка, шарахни ему!» Тот с большой дистанции стрельнул – не попал, а я думаю: «Ну как же так?! Это же штабной самолет, не боевой». Решетов говорит: «Ах ты, слабак!» – и как вдарит по тому самолету – тот вдребезги разлетелся. Но даже этот, во многом переломный, момент не заставил меня почувствовать ненависть, а вот когда сбили – тогда да. И я начал по-другому воевать. Помню, когда перешли границу с Польшей, поступил приказ: «возвращаться с пустыми патронными ящиками». Возвращаясь с разведки, я заметил железнодорожный состав с цистернами. Снизился до бреющего и иду под углом к составу, но так, чтобы телеграфные провода, которые идут вдоль полотна, не зацепить, а то у нас один летун привез почти 300 метров провода – еле раскрутили. Метров со ста открыл огонь. Я видел, как моя трасса впивается в цистерну, которая через мгновение раскрывается, как разбитое яйцо, и оттуда вырывается пламя, а за ним черная копоть. По-человечески – это ужасно, но для бойца – это неописуемая сказка. Сжег я две цистерны и был очень доволен.
Один раз в Польше или Румынии сопровождал «бостоны». Противника нет. Сверху земля совсем по-другому смотрится. Она красивая, чистая. Я вижу узловую железнодорожную станцию, хорошие кирпичные постройки, высокую красную водонапорную башню. Смотрю – бомбы пошли. Я отошел в сторону. На земле все покрылось пылью, и эта башня медленно оседает. Тогда я только порадовался – хорошо попали, а сейчас думаю, что война – это варварство!
Второй раз меня сбили в Западной Украине. Уже шел с боевого задания, подходил к линии фронта и думал: «Надо ее пересечь на минимальной возможной высоте, чтобы угловое перемещение было выше, а значит, меньше возможность попасть по самолету».
Сидят (слева направо): Коля Зонов – погиб в октябре 1943 г., Григорий Кривошеев, Вениамин Верютин – погиб в конце 1944 г., Гриша Куценко – погиб 8 мая 45-го, Семен Базнов – погиб в мае 44-го, Саша Ожерельев – погиб, ГСС Николай Выдриган – погиб в 1946 г., Иван Пономарев – умер в 1967 г., двое летчиков, не помню фамилии: были с нами мало – погибли, Иван Боровой – умер в 1956 г. Стоят (слева направо): ГСС Иван Пишкан – умер в 1972 г., ГСС Алексей Решетов – умер в 2001 г., Анатолий Рогов, Сергей Евтихов – умер в 1983 г., Николай Никулин, Борис Еремин, Николай Самуйлик – погиб в 1943 г., Сергей Филин, ГСС Фотий Морозов – умер в 1985 г., Виктор Ворсонохов, П. Газзаев, ГСС Игорь Нестеров – умер 21 мая 1991 г., Леонид Бойко – погиб в 1944 г., Иван Демкин, ГСС Валентин Шапиро. 347
