Спустя примерно месяц нас погрузили в эшелоны и медленно повезли на юг, но затем повернули на север и очень быстро, дня за два, довезли до станции Мга, которая находится под Ленинградом.
Многие ветераны рассказывают, что когда началась война, они были уверены в нашей быстрой победе.
И мы так думали, но, конечно, когда уже и сами в бой вступили, то многое пришлось пересмотреть… Но я, например, далеко не загадывал. Думал только лишь о том, как прожить еще хотя бы месяц, посмотреть, что же будет дальше, ведь мы же все время отступали. Задумывались ли мы, почему самая сильная в мире Красная Армия постоянно отступает? Все вопросы отпали, когда мы увидели, какое у немцев превосходство в технике. Когда у нас против танков были только гранаты, когда в воздухе мы видели только немецкую авиацию…
3 августа мы выгрузились и отправились занимать оборону у деревни Хандрова, но по дороге наш взвод дважды обстрелял одиночный немецкий самолет. У меня даже промелькнула тогда такая мысль, что всех убило, и только я один остался в живых. До сих пор помню это жуткое ощущение… Но на самом деле у нас никого даже не ранило. Вот такое у нас было боевое крещение – первый страх и первая радость оттого, что все остались живы.
А первый бой случился дня через три в районе деревень Хандрова, Липки, и нам повезло в том, что дивизия уже успела более-менее подготовиться к обороне. Мы, саперы, оборудовали линию обороны, строили ДЗОТы, производили минирование. Несмотря на отсутствие боевого опыта у дивизии и слабую подготовку личного состава, мы упорно оборонялись, а немцы несли большие потери. Например, на минах, которые установил наш взвод, в первом же бою подорвались два немецких танка. В тех боях в один из дней меня контузило, недели две я пробыл в медсанбате, и хотя слух полностью не восстановился и по сей день, меня отправили обратно в часть, где через пару дней назначили уже командиром роты. По дороге я впервые попал под сильную бомбежку и сам понял, какой это ад… А с этого рубежа дивизия отошла только в конце сентября, и нас оставалось только процентов 30 из тех, кто начинал… Причем надо признать, что отходили мы беспорядочно, и хотя паники не было, но все равно было как-то неприятно. Но уже в декабре дивизия была вновь полностью укомплектована.
– А вы тогда знали или догадывались, что в начальный период войны Красная Армия понесла большие потери?
– Мы слушали сводки и видели, какие территории оставили, но подробностей, конечно, не знали. Это был очень тяжелый период, ведь неудачи наших войск и их отступление вызвали у многих людей моральную подавленность. Но еще тяжелее было, когда население, в основном старушки, подходили к нам и спрашивали: «А вы не пустите сюда немца?» Или: «Может, нам уезжать отсюда?»
– Но в тот тяжелый период у вас не появились сомнения в нашей победе?
– Надо честно признать, что определенные сомнения были, и не только у меня одного. Например, еще до контрнаступления под Тихвином у нас произошел такой эпизод. На нашем участке к немцам перешла целая стрелковая рота (!), причем вместе со всеми командирами, только политрука они застрелили… И именно мою саперную роту временно расположили на переднем крае вместо нее. Но я могу точно сказать, что когда уже началась блокада, то у нас уже была полная уверенность в том, что мы обязательно победим, хотя положение было очень и очень серьезное. Помню, что особенно подняло наш боевой дух удачное контрнаступление под Тихвином. Причем немцы там отходили, как и мы, поспешно и беспорядочно. Бросили уйму транспорта, везде валялись трупы немецких солдат, я все это видел лично.
А в январе 1942-го меня назначили полковым инженером 857-го стрелкового полка нашей дивизии. Запомнились мне и кровавые бои за станцию Погостье, причем, что самое неприятное, было сразу понятно, что наша обескровленная дивизия не справится с поставленной задачей. Эту станцию немцы успели очень сильно укрепить, а вокруг нее были топкие и непроходимые даже для легких пушек болота… В тех тяжелейших боях от дивизии остался фактически только ее номер, но нам повезло, что нас заменила другая часть.
А после переформирования нашу дивизию передали в состав 8-й Армии, и мы стояли в обороне на участке между Ладожским озером и станцией Мга. Служба там запомнилась мне на всю жизнь… Труднопроходимые лесные заросли и болотные хляби. Постоянные дожди и никакой возможности окопаться. И в этих тяжелейших условиях, под огнем противника в сжатые сроки мы возводили оборонительный рубеж. Делали земляные насыпи, ДЗОТы (клали в один сруб второй поменьше, наподобие матрешки, а пространство между ними заполняли грунтом), а вместо окопов делали заборы…
Вообще я бы хотел отдельно сказать о саперах. Вы, например, знаете, как отбирали в саперы? Когда приходило очередное пополнение, то первыми выбирали себе людей разведчики. Тут все понятно. Но вторыми всегда выбирали саперы. Я старался выбирать людей с какой-нибудь подходящей гражданской специальностью, например, плотник, и, конечно, привыкших к физическому труду. Ведь помимо всех фронтовых опасностей, сапер – это ведь еще и постоянный, тяжелейший физический труд… Солдаты, которым уже довелось служить саперами, придя в новую часть, не хотели вновь становиться саперами. Но их желания и не спрашивали… И уже только после нас выбирали связисты, а потом артиллеристы и пехота.
Именно тогда произошел и еще такой забавный эпизод. Как-то мы с подчиненными возвращались после минирования к месту нашей стоянки, и тут из-под куста выскочил заяц. А это же мясо, которого мы тогда почти не видели, поэтому я тут же выхватил у одного из солдат винтовку и, гоняясь за зайцем, начал стрелять в него. Ко мне присоединилось еще несколько солдат, и со стороны могло показаться, что начался настоящий бой.
Я несколько оторвался от солдат и случайно наткнулся на немца в маскхалате, который следил за моими стреляющими солдатами. Увидев меня, он начал поворачиваться, чтобы выстрелить в меня, но я его опередил. Я хотел выстрелить еще раз, но патронов больше не было. Прямо скажу, я сдрейфил и побежал за солдатами. Мы вернулись к тому месту, но, кроме лужи крови, никого не нашли. А на следующий день этот немец сам сдался в плен сержанту Никишину. Оказалось, что я его ранил в бедро, и он понимал, что с таким ранением уйти далеко не сможет, поэтому и сдался. Сержанта, который отвел немца в штаб, наградили медалью «За боевые заслуги», а про меня солдаты шутили, что их «геройский командир стрелял в зайца, попал в немца, но ни того, ни другого не поймал, а вот Никишин, как жених невесту, привел немца в штаб». И выяснилось, что этот немец был из разведывательно-диверсионной группы, которая из нашего тыла корректировала бомбежки и артиллерийский огонь. И это был единственный раз в моей жизни, когда я видел, что стреляю в человека.
В начале августа 1942-го нашу дивизию перебросили к Черной речке, где нас отделяло от Невской Дубровки всего 16 километров. И вскоре мы поняли, что здесь готовится наше наступление, хотя местность для этого была совсем непригодная: сплошные леса с обширными участками болот, труднопроходимые даже для пехоты. Но все-таки 27 августа наступление началось – это была первая попытка по прорыву блокады. За два дня наступления в тяжелейших условиях нам удалось продвинуться на 7–8 километров. Но затем мы остановились, так как немцы поменяли тактику, а главное, нам не давала житья их авиация. Налет сменялся налетом, а от леса, где сражался наш полк, не осталось фактически ничего… К середине сентября до соединения Ленинградского и Волховского фронтов местами оставалось всего два километра, и я по сегодняшний день задаю себе вопрос, почему нам не отдали приказа закончить начатое? Почему мы остановились? Нам казалось, что еще всего одно усилие, один бросок, и блокада будет прорвана.
