– У вас тогда не было такого ощущения, что мы воюем с неоправданно большими потерями?
– Как фронтовик вам скажу, что я с таким суждением категорически не согласен, это все разговоры наших идеологических противников. Наверное, можно было бы воевать и с меньшими потерями, но это не значит, что людей не жалели и ими разбрасывались направо и налево…
– Из вашего села сколько мужчин забрали на фронт?
– Я точно не знаю, но с войны не вернулось больше двухсот моих односельчан… А из тех одиннадцати, что ушли в армию добровольно в первые дни, нас вернулось семь человек, это, между прочим, высокий процент…
– С одной из фотографий у вас связана забавная история.
– Вот эта, где стою один, с усами, я тогда их отрастил для солидности. Когда я ушел на фронт, моего отца забрали в «трудармию» и отправили аж на Урал, где он охранял какие-то рудники. Но когда я ему в первый раз отправил письмо, то послал и эту фотографию. И получил от него ответ: «Письмо твое получил, но ты прислал мне фотографию какого-то незнакомого мужчины…» Всего чуть больше года прошло, а отец родного сына не узнал…
– Как сложилась ваша жизнь после войны?
– Я демобилизовался из армии в марте сорок седьмого года, приехал в Кишинев, но чем заниматься дальше, даже не представлял. В горкоме комсомола мне помогли устроиться на работу, а через несколько месяцев начались приемные экзамены, и я решил попробовать поступить в «Училище виноградарства и виноделия». Причем меня привлекла даже не специальность, а то, что в этом техникуме хоть как-то кормили и давали обмудирование. Мне удалось поступить, и училище я окончил с отличием всего за три года вместо положенных четырех и пришел на работу в Научно исследовательский институт садоводства, виноградарства и виноделия, в котором и проработал 55 лет. Можно сказать, что специальность я выбрал достаточно случайно, но ни разу потом о своем выборе не пожалел. Вначале я восемь лет был управляющим отделения опытного хозяйства, а после заочного окончания в институте факультета виноградарство и плодоовощеводство стал заниматься наукой, разрабатывал новые виды удобрений. На пенсию я вышел только в 1990 г., но продолжаю работать.
Доктор сельскохозяйственных наук, профессор. Академик «Международной Академии винограда и вина».
Вот уже больше пятидесяти лет я счастливо женат, у нас было два сына… Есть внук, внучка, правнук.
– Часто потом вспоминали войну?
– Конечно, вспоминал ведь столько всего там было пережито… Меня часто приглашали выступать в школах, и я всегда заканчивал свои выступления так: «Желаю вам, чтобы вы никогда не были ветеранами войны, ведь это не игрушки, там людей по-настоящему убивают…»
Окунь Леонид Исаакович
– Родился я 29 декабря 1929 г. в Минске. Наша семья жила на улице Островского, дом № 38, в Кагановическом районе города. Мама работала закройщицей на обувной фабрике им. Тельмана, папа был простым служащим.
У меня были две старшие сестры, Маша и Женя, и брат Заля, который, еще до начала войны, в возрасте 17,5 года призвался в РККА.
После войны я узнал, что брат погиб в боях на Кавказе в 1942 г.
Я учился в средней школе № 1 им. Володарского, до войны вроде успел закончить пять классов. Все мое детство – это игры в «красные и белые», в «разведчиков» и в «пограничника Карацупу».
22 июня 1941-го к десяти часам утра мы пошли на открытие Комсомольского озера. Вдруг вокруг все забегали, говоря шепотом: «Война началась!»
Над городом, на большой высоте, пролетали десятки самолетов, и мы не могли разобрать, чьи это самолеты. Уже 24 июня люди стали бежать из города в сторону Московского шоссе, появились первые зачатки паники. Воздушные тревоги раздавались ежечасно. Гражданское население кинулось грабить магазины. Я, маленький пацаненок, тоже увязался за соседями, которые пошли грабить ближайший продмаг, и даже принес домой ящик с рисом.
Соседи, до войны крепко дружившие с нашей семьей, вдруг стали говорить нам в лицо: «Скоро немцы придут, и мы с вами, с жидами, за все поквитаемся! За все вам отомстим!..»
Я не мог понять, почему дядя Ваня или тетя Маша, которые еще несколько дней тому назад души во мне не чаяли, говорят такие страшные вещи!
Отец со старшей сестрой были в Москве, на декаде белорусской культуры, сестра пела в самодеятельном хоре.
Уже вечером 24 июня 1941-го мы вместе с другими евреями, собрав котомки, пошли на восточный выезд из Минска. А через несколько часов во двор нашего дома заехал грузовик. В нем был мой отец, приехавший из Москвы спасать семью.
Ему кто-то сказал, что мы уже убежали из города. Он собрал несколько стариков-соседей, которые не могли самостоятельно проделать ожидаемый трудный путь, и в кузове машины вывез их из Минска.
Отцу повезло, на машине он успел доехать до Борисова еще до того, как немецкие танки закрыли кольцо окружения.
С отцом я встретился только после войны…
Двадцать пятого июня к нам, бредущим по дороге, навстречу с востока шли толпы беженцев и говорили, что дальше пути нет! Немцы!
Путь на восток был для нас уже отрезан…
И мы вернулись в Минск. Уже на следующий день к нам в дом пришла вся родня из пригорода Серебрянки. Человек десять, с детьми.
В тот же день я попал под бомбежку на улице Советской, на углу площади Свободы и гостиницы «Европа». Все вокруг было в огне. Металл перекрытий горел и гнулся на моих глазах. Я испытывал глубочайшее потрясение. Шок. Оцепенение. Это было страшное и незабываемое зрелище, от которого нельзя оторвать глаз. Казалось, что я нахожусь в кино. Я даже не успел испугаться. Страха не было. Стоял как загипнотизированный посреди улицы и смотрел на горящие дома и разрывы бомб. После каждой немецкой бомбежки прилетали несколько наших истребителей, но немцев уже в воздухе не было.
28 июня 1941-го на нашей улице уже стояли немецкие танки.
Немцев до этого дня, я, по детской наивности, представлял «с рогами», как в увиденном мной до войны фильме «Александр Невский». А эти были здоровенные немцы, холеные и шикарные, в красивой черной форме.
В тот же день через город начали гнать колонны пленных.
Двое суток непрерывным потоком через нашу улицу шли в колоннах по четыре ряда кадровые военнослужащие РККА. Шли покорно, среди них было много солдат с кровавыми бинтами. Через каждые 70-100 метров по бокам шли немецкие конвоиры, иногда конвоир был с собакой.
В тех, кто пытался подбежать к колонне и передать пленным кусок хлеба, – конвоиры стреляли сразу и без предупреждения.
29 июня 1941-го уже по всему городу были развешаны немецкие листовки, в которых было написано следующее: «Повешены сто жидов в сквере Юбилейный».
