Возможно, именно из такой семьи прапраказаков и вышла наша славянская героиня Анастасия (или все же Александра).
Весьма почитаемый в Турции английский историк Лорд Кинросс, автор книги «Расцвет и упадок Османской империи», так говорит об этом персонаже, сыгравшем весьма значительную роль в истории Османской империи: «На протяжении двух последних десятилетий Сулейман больше, чем когда-либо, подпал под влияние чар своей славянской фаворитки и ставшей широко известной европейцам как Ла Росса, или Роксолана Пленница из Галиции, дочь украинского священника, она получила от турок прозвище Хюррем, или «Смеющаяся», за свою счастливую улыбку и веселый нрав».
Реальный свидетель тех событий Ганс Дерншвам, прибывший в Стамбул в 1555 году, в своих путевых заметках писал: «Сулейман больше других наложниц полюбил эту девушку с русскими корнями, из неизвестной семьи. Хюррем же смогла получить документ о свободе и стать его законной женой во дворце. Помимо султана Сулеймана Великолепного, нет в истории падишаха, который бы настолько прислушивался к мнению своей жены. Что бы она ни пожелала, он тут же исполнял».
Прекрасная Роксолана
Вышедшая из легенды
Согласно легенде, Анастасия Лисовская потеряла свободу как раз накануне своей свадьбы. Сначала полонянка оказалась в Крыму – таким был обычный путь всех невольниц. Пораженные ее красотой и грацией, татары решили отправить девушку в Стамбул, надеясь выгодно продать на одном из самых больших невольничьих рынков мусульманского Востока. Так случилось, что девушка попалась на глаза всесильному визирю молодого султана Сулеймана І, и он решил подарить ее султану.
Обратившись к творчеству мастеров художественного слова, к творчеству писателей, умеющих словами, как мазками красок передавать те или иные события, мы увидим пленницу, сбываемую как самый редкий и дорогой товар. Павло Загребельный так описывает покупку визирем Ибрагимом в присутствии итальянского купца сеньора Грити (знакомые нам по сериалу имена!) некой молодой особы.
«Грити, спотыкаясь в темноте, попадая в зловонные лужи своими тонкими сафьяновыми сапожками, с возмущением вдыхая запах плесени на стенах.
Из тьмы навстречу им выступили две какие-то фигуры, еще чернее самой тьмы, узнали Синам-агу, исчезли, а впереди заморгало несколько огоньков.
– Валлахи, я выполнял твое повеление с покорной головой, бей-эфенди
[1]
, – кряхтел Синам-ага.
Невольничий рынок
Художник Жан-Леон Жером
– Ты нарочно завел нас в такую темень, где не увидишь даже кончика своего носа, старый пройдоха, – выругался Грити.
– О достойный, – всплеснул руками Синам-ага, – то, что уже продано и зовется «сахих», принадлежит тому, кто купил, и зовется «мюльк», и никто без согласия хозяина не смеет взглянуть на его собственность. Так говорит право шариата. Так мог ли я не спрятать то, что надо было скрыть от всех глаз, чтобы соловей не утратил разума от свежести этого редкого цветка северных степей? Он вырос там, где царит жестокая зима и над замерзшими реками веют ледяные ветры. Там люди прячут свое тело в мягкие меха, оно у них такое же мягкое…
Они уже были около светильников, но не видели ничего. – Где же твой цветок? – сгорал от нетерпения Грити.
– Он перед тобой, о достойный.
Ибрагим, у которого глаза были зорче, уже увидел девушку. Она сидела по ту сторону двух светильников, кажется, под нею тоже был коврик, а может, толстая циновка; вся закутана в черное, с черным покрывалом на голове и с непрозрачным чар-чафом
[2]
на лице, девушка воспринималась как часть этого темного, затхлого пространства, точно какая-то странная окаменелость, призрачный темный предмет без тепла, без движения, без малейшего признака жизни.
Свет гарема
Художник Лорд Фредерик Лейтон
Синам-ага шагнул к темной фигуре и сорвал покрывало. Буйно потекло из-под черного шелка слепящее золото, ударило таким неистовым сиянием, что даже опытный Луиджи, которого трудно было чем-либо удивить, охнул и отступил от девушки, зато Ибрагима непостижимая сила как бы кинула к тем дивным волосам, он даже нагнулся над девушкой, уловил тонкий аромат, струившийся от нее (заботы опытного Синам-аги), ему передалась тревога чужестранки, ее подавленность и – странно, но это действительно так – ее ненависть и к нему, и к Грити, и к Синам-аге, и ко всему вокруг здесь, в затхлом мраке Бедестана и за его стенами, во всем Стамбуле.
– Как тебя зовут? – спросил он по-гречески, забыв, что девушка не может знать его язык.
– У нее греческое имя, эфенди, – мигом кинулся к нему Синам-ага. – Анастасия.
– Но ведь в ней нет ничего, что привлекало бы взгляды, разочарованно произнес Грити, уняв свое первое волнение. – Ты, старый обманщик, даже ступая одной ногой в ад, не откажешься от гнусной привычки околпачивать своих заказчиков.
– О достойный, – снова заскулил Синам-ага, – не надо смотреть на лицо этой гяурки, ибо что в том лице? Когда она разденется, то покажется тебе, что совсем не имеет лица из-за красоты того, что скрыто одеждой.
– Так показывай то, что скрыто у этой дочери диких роксоланов! Ты ведь роксолана? – обратился он уже к девушке и протянул руку, чтобы взять ее за подбородок.
Девушка вскочила на ноги, отшатнулась от Грити, но не испугалась его, не вскрикнула от неожиданности, а засмеялась. Может, смешон был ей этот глазастый турок с толстыми усами и пустой бородой?
– Не надо ее раздевать, – неожиданно сказал Ибрагим. – Но ведь мы должны посмотреть на эту роксоланку, чтобы знать ее истинную цену! – пробормотал Луиджи. Он схватил один из светильников и поднес его к лицу пленницы.
– Не надо. Я куплю ее и так. Я хочу ее купить. Сколько за нее?
<…>
– Я хочу, чтобы Синам-ага заработал, поэтому даю тысячу. – Ибрагим заслонил собой девушку от Грити и турка, шагнул к ней, она засмеялась ему еще более дерзко и с еще большим вызовом, чем перед тем Луиджи. Смеялась ему в лицо неудержимо, отчаянно, безнадежно, стряхивала на него волны своих буйных волос, полыхавших золотом неведомо и каким, райским или адским, не отступала, не боялась, выпрямилась, невысокая, стройная, откинула голову на длинной нежной шее, рассыпала меж холодных каменных стен Бедестана звонкое серебро прекрасного голоса: «Ха-ха-ха!»
