– Даже пробовать не хочу, – ответила она. – Нужно оставить резерв питания на всякий случай. Но компьютер я оживила, и машина готова к бою Хоть сейчас. Только хода не будет.
– Без хода нельзя. Не буксировать же батиплан «Рапидом»! Ладно, ребята, будем выбираться. Подъём будет легче, чем погружение, но тоже не сахар. И ещё… – Отставник внимательно глянул Молчунье в глаза. – Входной код для шлюза смени.
– Зачем?
– На всякий случай.
Я-то знал, какой случай он имел в виду. Боялся, что Жаб явится сюда с аккумуляторами и угонит «Валерку». Запросто, кстати.
«Он же запросто может видеть моими глазами и слышать моими ушами! – подумал я. – Здорово он провел разведку нашими силами! Самому и нырять не пришлось, а компьютер уже налажен, и про аккумуляторы все известно. Сейчас Молчунья еще скажет код…»
– Все, новый код принят, – сказала она и продиктовала цифры.
Я усмехнулся. Забавно знать, что ты для кого-то выполняешь функцию ходячей стереокамеры. Особенно забавно, когда знаешь, для кого. Плохо только, что теперь начнется гонка с препятствиями за овладение батипланом. И можно было предположить, что не мы ее выиграем. Долговязый-то про Жаба ничего не знает, ему даже неизвестно, жив тот или нет, а вот Жаб про Долговязого знает все, что вижу и слышу я. В этом у него серьезное преимущество.
Но во мне все сильнее крепла уверенность, что на этот раз я Жаба переиграю. Не Долговязый, а именно я. Еще не знал, как именно, но просто из принципа не хотел ему уступить. Это было мое семейное дело, и на этом катере капитаном быть мне.
«Я уже взрослый, – подумал я. – Справлюсь как-нибудь».
Мы покинули батиплан и заперли шлюз. После более низкого давления внутри километровая толща воды сдавила так, что мне сделалось дурно. Не просто тяжело, а так, как бывает, когда долго болеешь и никак не можешь выздороветь. Все время, пока мы поднимались из полосы ила, я боролся со слезящимися глазами и невероятно острой ломотой в костях. От боли выть хотелось, но я не мог. Даже если бы рот не был заклеен, выдохнуть на глубине километра никому не под силу.
На семистах метрах начались судороги у Долговязого. Уж чего-чего, а этого ни я, ни Молчунья не ожидали. Как-то свыклись мы с мыслью, что он безупречен и если что случится, то он всегда придет на помощь. А тут нам пришлось его спасать, и мы чуть было не растерялись. Молчунья еще ничего, сразу подхватила его и потянула наверх, а у меня что-то вроде истерики началось. Организм сдуру как-то не так на происходящее отреагировал, то ли спазм случился, то ли что, но все поплыло перед глазами, и тугой ком из желудка поднялся к горлу.
– За яйца его хватай! – успел показать я несколькими жестами, и только после этого на меня обрушилась тьма, в которой жили детские страхи.
Однако я помнил главное – надо двигаться. В условиях спазма сосудов это знание мало что дает, но все же, собрав в кулак всю волю, я догадался пусть и медленно, но освободиться от балласта, чтобы не опускаться на дно, а, наоборот, всплывать. Потом я, кажется, потерял сознание, по крайней мере промежуток времени секунд в двадцать безвозвратно выпал из памяти. Когда пришел в себя, фальшфейер Молчуньи виднелся далеко внизу, а мой глубиномер показывал полукилометровую глубину.
– Снимай балласт! – просигналил я ей. – Снимай, и всплывайте! Наверху будет легче его откачать!
Запалив фальшфейер, я для верности махнул им несколько раз, привлекая дополнительное внимание.
«Только бы Молчунью не прихватило!» – подумал я с ужасом.
Погрузиться без балласта я бы уже не смог. Ни при каких обстоятельствах – это точно. Есть вещи, которые никому не под силу.
– Ответь мне! – сигналил я, ощущая растущее беспокойство.
– Я живая. Отцепила балласт, всплываем.
Пламя ее фальшфейера перестало уменьшаться. Теперь мы всплывали с одинаковой скоростью, которая нарастала с каждым метром. Кости ломило жутко, сжатые газы в кишечнике, получив свободу от натиска глубины, распирали меня изнутри с чудовищной силой. Глаза вылезали из орбит. Вообще я раздувался, как жаба, и всерьез боялся лопнуть.
– Как Долговязый? – спросил я.
– С ним очень плохо.
– За яйца хватала?
– Только этим и занимаюсь! Он отпихивается, но как-то вяло.
– Ничего, ты тоже поначалу вяло отпихивалась.
Отпихивается… Все с ним будет нормально. Я был уверен – чтобы проигнорировать захват за интимные части тела или удар в пах, надо быть мертвым. Ну, хотя бы в глубокой коме. Я думал об этом, чтобы хоть немного отвлечься, потому что взбесившиеся в глубине тела газы грозили в прямом смысле разорвать меня в клочья.
– Копуха, я не могу! – услышал я синтезатор Молчуньи. – Лопну!
– У меня та же беда.
Глубиномер показал двести метров. По сравнению с километром это уже нормально, так что если мы не лопнем, как лягушки, то жить будем долго и счастливо.
– Долговязый приходит в себя, – сообщила Молчунья.
Надо думать! Его-то распирало не меньше нашего, а от такой боли и коматозник, наверное, выскочит из реанимационной камеры. Не то что живой и здоровый человек, потерявший сознание от спазма сосудов. Хотя, если кроме шуток, вся заслуга в спасении Долговязого всецело принадлежала Молчунье. Она была не только лучшим на свете пилотом, не только лучшим на свете механиком, но и самым надежным товарищем. Один раз она мне жизнь спасла, теперь Долговязому. До этого мне как-то не приходило в голову, насколько это большое счастье – спасти жизнь другому. Однако мне это не удалось ни разу. Я даже Чистюлю не прикрыл, когда он с легким карабином в руках выступил в полный рост против зависшего гравилёта с ракетами. Жив он остался чудом, и моей заслуги в этом не было никакой. Потому-то его наградили Алмазным Гарпуном – высшей наградой подводных охотников, а меня лишь Кровавой Каплей. Знаком отличия за убийство. Чистюля нас всех тогда спас, вот в чем смысл.
От рези в кишках у меня перед глазами плыли кровавые пятна. И именно в этот миг я вдруг понял, что одному мне задуманного не выполнить. Ни за что. Как бы я ни тужился, как бы ни старался представить это дело как личное и семейное, мне без посторонней помощи не добраться до Поганки. Я мог знать все ловушки, мог раздобыть аппарат, катетер, что угодно. Но если со мной что случится, некому будет помочь. А разве есть на свете товарищ надежнее, чем Молчунья? Если уж доверить свое безумие, то только ей. Если она Жабу простила его выходки, то, возможно, поймет и меня. Только с ней надо быть еще честнее, чем с дельфинами. Пусть она лучше пошлет меня к дьяволу, чем я ей совру.
Наконец я расслышал синтезатор Долговязого:
– Рвите пленку, барракуда вас дери! Могли бы сами додуматься!
До меня сразу дошло, что он имел в виду. Герметично застывший гель не позволял расширившимся газам устремиться наружу.
Мог бы, барракуда его дери, нас сразу по этому поводу проинструктировать!
