Войско Арслана вдвое, а то и втрое больше, и зажать меня здесь, в излучине, он сумеет так же легко, как широкой пятерней закрыть рот противнику за миг до того, как сломать ему шею. Да уж, позиция для боя, прямо сказать, неудачная. Арслану даже не нужно торопиться, он бережет силы и ждет, пока мы сами угодим в западню.
Видимо, голова его колонны появится здесь в то время, когда часть моих гвардейцев, следуя заведенному распорядку движения, уже переправится и по настилу покатятся груженые возы. Мое небольшое войско будет разделено и не сможет оказать помощь оставшимся на этом берегу и отрезанным злополучными возами, запрудившими переправу. А дальше известно: нас уничтожат по частям. Хитро, хитро. Впрочем, что тут хитрого? Просто и предсказуемо». Повелитель Крыши Мира теребил кожаный темляк булатной сабли, рука сама тянулась обнажить клинок.
«Нет, сейчас не до атаки, силы не равны. Можно бросить возы, переправить гвардейцев и ускользнуть, а наплавной мост сжечь. Речники прольют немало слез, но здесь на возах им будет чем восполнить свои потери. Да и Несокрушимые, скорее всего, ввяжутся в дележ добычи. Нет, у Арслана не ввяжутся. А что, если?.. – Шерхан обвел взглядом свой обоз, строящуюся переправу. – Пожалуй, верно. Он будет думать, что я ускользаю, поторопится и сам угодит в западню. Интересно будет, кто из нас одержит верх в этой схватке – лучший полководец Аттилы или тот, кого величают первейшим из военачальников Эргеза?»
Шерхан повернулся к Сыну Нага:
– Тащи сюда пленника.
Тот сделал знак застывшим поодаль неразговорчивым подручным. Всадники пришпорили коней. Между благородными животными бежал пленник, привязанный к седлам, без шлема, но в бронежилете.
Пойманный прикрыл глаза. Мозг отказывался верить, что его, одного из лучших, ведут на допрос не куда-нибудь к диким варварам, а к первейшему из соратников Аттилы. Его же с детства учили, что нет слова истины, кроме слова Пророка, и нет высшей доблести, чем доблесть Шерхана. И вот теперь он, всегда гордившийся неукоснительным правоверием, шел войной на кумира своих молодых лет. Как такое могло произойти?! За какие прегрешения наказал его столь немилосердно Отец Вселенской Справедливости?! Он покрепче зажмурил глаза: может, наваждение исчезнет? Нет, не исчезло.
– Как твое имя? Откуда ты? – Голос полководца звучал грозно, однако злобы в нем не было. Так мог говорить отец с набедокурившим чадом.
Несокрушимый отвечал коротко и четко, как его учили с младых ногтей отцы-командиры.
– Что ты делал близ расположения моего отряда?
– Прошу твоей милости, о высокий господин, я ничего не делал близ расположения отряда. Мой конь упал от усталости, он мчал так долго, что силы его иссякли.
Взгляд Шерхана стал пристальным и недоверчивым.
– Ты в самом деле из отряда Несокрушимых?
– Истинно так, о пресветлый султан.
– Тебя понес конь и ты не смог удержать его в повиновении? Похоже, люди Эргеза решили втоптать в грязь славу былых времен!
– Так случилось не по моей вине. Такая же беда постигла не одного меня, а еще две сотни отменных наездников. Мы делали все, чтобы остановить бег взбесившихся коней, но ими владела паника, их гнал вперед небывалый ужас.
– Что же могло так испугать сильных вышколенных коней?
– Я не знаю, что это было, высокий господин. Оно летело по небу, огромное, точно дом, крылья этого железного чудовища напоминали рыбьи плавники. Но они даже не шевелились! Оно летело по небу, обгоняя всякую птицу, и ревело, как взбешенный буйвол. Да что там буйвол? Целое стадо, искусанное оводами. Наши кони повидали всякое, – пленный отвел глаза, не ведая, как избежать позора, – но такое могло свести с ума и человека, а не только животное.
– Дозволено ли будет мне сказать несколько слов? – тихо спросил Сын Нага.
– Говори.
– Когда у Трактира Лешага, прозванный Светлым Рыцарем, разбил отряд младшего брата Эргеза, как рассказывают, он тоже летал по небу.
– Полагаешь, это он? – насторожился полководец.
– Только хотел напомнить. Не мне судить о замыслах вершителей судеб людских.
«Ну конечно, – Шерхан ухмыльнулся про себя, – иное дело – прерывать эти судьбы». Он поглядел на пленника. Тот выглядел чрезвычайно опечаленным, но вовсе не испуганным.
– Пусть живет. Я вижу, он говорит правду. Отошли его в лагерь, вели накормить.
* * *
…Лешага с утра был мрачен. Он ехал впереди отряда, чутко вслушиваясь и осматривая верхним зрением округу. Пока его замысел вполне оправдывал себя. Уверенный в успехе своей каверзы, Эргез не мешал ему двигаться к цели, более того, сам шел навстречу, не подозревая о западне. Но чересчур спокойная дорога настораживала, и не только его. Теперь враг был уже близко, он знал это. Видел, пока еще издали, расторопных воинов, хлопочущих у переправы. Те не были новичками в своем деле, да и вооружения им было не занимать. Но это еще по другую сторону реки, пару дней пути – и противник должен оказаться в ущелье, запертом Вратами Барсов. Его отряд будет там раньше.
И все же чем дальше, тем меньше Лехе нравился этот поход. Возможно, сама затея была неудачной. Может, и впрямь, как заверяет драконид, он ввязался в чужую игру? Лешага себя не узнавал: пустые сомнения одолевали его, как внезапная хворь. Прежде такого не случалось. Теперь же он остро чувствовал: что-то идет не так. Вроде бы ничего плохого не происходит, все под контролем, но что-то гнетет и мешает, словно из повозки кто-то вытащил колесную ось и вставил кривую сухую ветку. Колеса по-прежнему крутятся, но как-то вразнобой, да и сама ось каждую минуту грозит с треском переломиться.
Прошлым вечером он беседовал с Бурым, уж казалось бы, его он знает сызмальства, может предугадать любой помысел. Так нет же, зачем-то, не сказав ни слова, взялся лечить Тимура. Якобы с этим раненым отряд движется куда медленнее, чем мог бы. Столько времени впустую теряем. Напомнил ему, что караванщика нарочно подстрелили.
Вдруг, откуда ни возьмись, обида: мол, побратим своими планами не делится, ладно, не советуется, так хоть бы рассказал, что замыслил. Так и едет сейчас, замыкая колонну, хмурый и угрюмый, точь-в‑точь оголодавший медведь-шатун.
А Марат от своих книжек, похоже, совсем с умом поссорился: рыщет, следит, плетет что-то несуразное, Тиль ему, видишь ли, не нравится. Но и то верно, Сказитель ему никогда не нравился. Может, потому, что тот всяких баек знает больше.
Ясное дело, на Тиля ему караванщик указал – представился случай от себя подозрение отвести. Только зря старался. Помнится, Старый Бирюк в прежние времена говаривал: «Кто предупрежден, тот вооружен». С Тимуром все ясно: он враг, от него иного ожидать не приходится. Но свои-то, свои?!
Даже Лил с недавних пор изменилась. Конечно, по-прежнему родная, любимая и в нем души не чает. Но как селение ее погибло, как дар открылся, так будто все время где-то далеко. Всегда задумчивая, молчаливая, лишнего слова не скажет. Не то что в прежние времена, когда то и дело начинала чего-то у него требовать.
