СЕНСАЦИЯ В НАУЧНОМ МИРЕ!
Недавно в НИИВоды к. ф-м. н. И. И. Петрищевым проведен блестящий эксперимент по доказательству непротухания стоячей воды. Сенсационное открытие подающего надежды ученого опровергает все существовавшие прежде теории. Проверка чистоты эксперимента еще раз продемонстрировала всему миру, каких высот может достичь наша наука. Вода в банке, которую показал И.И. Петрищев, действительно оказалась свежей. По свидетельствам коллег, Илья Иванович уже много лет каждый день поливает из этой банки кактус, стоящий на подоконнике, и за все это время не было ни одного случая, чтобы вода протухла и зацвела. Отсюда ученым был сделан вывод, что водохранилища, сколько в них вода не будет отстаиваться, никогда не протухнут и не зарастут ряской. А если все же и зарастут, то беды в этом никакой нет, – на образовавшихся болотных мхах можно будет собирать клюкву – потом продавать ее за рубеж на валюту, а на эту валюту покупать мощную строительную технику, с помощью которой осуществлять новые проекты, перегораживать все, что течет, и заставлять течь все, что этому противится.
В это время на Волге уже шли приготовления к торжественному пуску новой плотины. Как главный научный консультат по вопросам чего-то там связанного с экологией на сем пуске присутствовал и Илья.
Сама плотина была уже готова и красочно, со вкусом, отделана: по ее периметру были поставлены скульптуры трудящихся, с гаечными ключами и кирками, женщины с венками на головах, повешены барельефы с эпизодами строительства, – на одном барельефе был высечен в мраморе камаз, сбрасывающий землю, на другом – начальник строительства, указывающий собравшимся вокруг него рабочим генеральное направление, по которому все потом пойдут, – правая рука его была выброшена вперед, и так как на барельефе не хватало места, то казалось, что он задевает рукой впередистоящего, старающегося вникнуть в суть дела, передового рабочего.
Рядом с барельефом прохаживался живой начальник строительства и посматривал на свою мраморную копию, впрочем, без особого волнения, а с чувством достоинства и выполненного долга. Невдалеке сверкал на солнце начищенной медью духовой оркестр. Ждали первого камаза, который должен был сбросить первые бетонные блоки, чтобы укротить отведенную в запасное русло, строптивую Волгу.
В облаке желтой пыли показался камаз, заиграл и стал глушить, давить звуком пространство духовой оркестр; cтроители, стоявшие поодаль, яростно зааплодировали, – камаз с разгону разорвал красную ленточку, развернулся и медленно поднял кузов, – с грохотом, пререкрывшим траурный голос оркестра, более всего походившим на громыхание пустой канистры, бетонные блоки стали падать в темную, тут же побелевшую, вспенившуюся, гневную воду. Через несколько часов все было кончено, вода, встретив преграду, встала, начала прибывать, а камазы все шли и шли, поднимали плотину, все было завешено желтой и белой пылью; посмотрев издалека, можно было подумать, что здесь кипит сражение, – здесь действительно сражались, здесь укрощали, побеждали Волгу-матушку, здесь приносили ей дань, сбрасывали в нее, но не персидскую княжну, как бывало прежде, а бетон, гравий, каменные глыбы.
Илья бегал по плотине в облаках белой пыли, чихал, кричал, а что – было не разобрать, – может быть, он хотел все это остановить? Вряд ли, – когда он вернулся домой и переменил пыльный пиджак на полосатую пижаму, и уже собирался отходить ко сну, он вдруг сказал, хлопнув себя по колену:
– А лихо мы ее одолели! – Он явно чувствовал себя героем дня, причастным к обузданию древней первобытной стихии…
Волжская вода, поднявшаяся темной, грозной грудью, вздувшаяся, негодующая вначале, а потом привыкшая к своей больной участи, забывшая себя, как не помнит себя опухший, бредящий больной, разлилась и затопила все низкие пойменные берега Волги.
Она хлынула в притоки, сметая ветхие пристани, поднялась выше вершин самых высоких деревьев, загоняя на образовавшиеся острова зверей и птиц, оставляя лес гнить в темных, мутных своих водах, стала подмывать, отхватывать пласты земли с высокого обрывистого берега, где были деревенские кладбища. Она беспокоила, будила покойников, рушила старые погосты; падали в воду, раскрываясь, гробы… И долго потом выносила Волга на берег останки, кресты и гробовые доски.
Скажете – этого не могло быть? Не верите, а если и верите – не видите и не понимаете? Не слышите? Что это? Неужели мы по-прежнему держим в руках совок и думаем, что перекрываем течение ручейка, и что если смоет песочный город – беда невелика, построим новый! Да образумимся ли мы? Вырастем ли из детских штанишек? Или до старости, до седины в волосах будем лепить песочные блины, играть в классики, в прятки, в догонялки? Прыгать, пиная шайбу, продвигаясь по службе; завязывать глаза и идти наощупь, стараясь не замечать, что подходишь к пропасти; вечно бежать, спешить, сидеть на собраниях, крутиться в огромном колесе, в котором все бегут, все страшно заняты, всем некогда, и проходят мимо важнейшего, мимо чего нельзя пробегать, а нужно остановиться и, наконец, немного подумать, многого-то не требуется, так, самую малость, трудно разве понять, что не стоит трогать раскаленный утюг и прыгать с тринадцатого этажа, даже если этот путь короче, бросаться под машину, даже если на дорогу выкатился мяч…
Илья так взопрел, бегая по строящейся дамбе в одном пиджачке на ветру, что простудил спину, да так, что неделю не мог согнуться, в пояснице стреляло, будто кто-то трогал оголенный нерв.
Это был первый приступ болезни, с тех пор не покидавшей его, – она регулярно повторялась зимой и в начале весны. Врачи прописали Илье змеиный яд, также ему посоветовали поменьше волноваться, поменьше курить и употреблять, почаще бывать на свежем воздухе, делать вечерние прогулки, может быть, даже пробежки трусцой, по утрам обтираться холодной водой, чистить зубы, мыть руки перед едой, а ноги отходя ко сну, регулярно стричь ногти, есть побольше фруктов, после обеда спать хоть полчаса, – и съездить отдохнуть на курорт, на море…
Скоро представился подходящий случай – отправлялась очередная экспедиция на Черное море. Как всегда в горячке, как всегда наспех, – ящики упаковывались всем, что попадалось под руку, – в один ящик просто положили кирпичи, решив подшутить, а заодно и проверить: будут ли ящики распаковываться на судне, или их так и провозят сначала на юг, потом обратно, – и только здесь вскроют и обнаружат, что возили.
Илья, как начальник экспедиции, бегал, задыхаясь, по этажам, стучал в кабинеты, получал одни подписи, за другими трясся в метро на другой конец города, а там долго томился в ожидании приема. Как-то он с очередной бумагой пробегал от одного кабинета к другому и остановился перед зеркалом поправить прическу.
Был серый, будничный день. Свет от окна за его спиной сеялся и накладывал серые тени особенно уродливо, выделял тяжелые мешки под глазами, щетину на мертвенно-сизой коже, морщины у углов рта и на лбу, просвечивающие редкие волосы…
Когда все это он успел приобрести? Не вчера ли он был молодым, здоровым студентом с нестириженой шевелюрой на голове, с южным загаром, с блестящими глазами? Нет, нет – скорее на юг!
