– Я с ним поговорю. А где он остановился?
Бывают паузы, которые по праву можно назвать тягостным молчанием. Тьерри испытующе посмотрел на мать, и она, к своему смятению, поняла: тот секрет был у Тьерри далеко не единственным.
– Все, что угодно, Тьерри! Помни, ты можешь сказать мне все, что угодно. Я не буду сердиться. – Она взяла сына за руку, стараясь не выдать своего беспокойства.
Еще один миг сомнения. Ответное пожатие маленькой руки.
– Он под домом, – сказал Тьерри.
Изабелла бесшумно спустилась по лестнице, разбрызгивая босыми ногами воду на каменных ступенях. Она была настолько ошарашена признанием Тьерри, что забыла надеть туфли, и вспомнила о своем упущении только тогда, когда ступила на мокрый гравий. Но сейчас это уже не имело значения. Темнело, дождь продолжал моросить, хотя гроза давным-давно закончилась. Изабелла обошла вокруг дома, стараясь не стукнуться о строительные леса и не наступить на застрявшее между камней битое стекло. А вот, наконец, и лестница, ведущая в бойлерную. Раньше Изабелле как-то в голову не приходило ею воспользоваться.
Увидев слабый свет, она вдруг на секунду замешкалась. Затем внезапно зарычала собака. Дверь скрипнула и отворилась. Поначалу Изабелла ничего не увидела, но чуткий слух музыканта помог ей уловить слабое движение.
Сердце ее тяжело колотилось. А затем из-за облака неожиданно вышла луна, и в этом призрачном свете в глубине комнаты возник смутный силуэт мужчины. Изабелла сощурилась, дав возможность глазам привыкнуть к темноте. Поначалу она даже не заметила лежавших у ног мужчины собак.
– И как давно вы здесь обретаетесь? – спросила она с порога.
– Пару месяцев, – отозвался из темноты Байрон и, дав Изабелле возможность переварить информацию, продолжил: – Простите. На рассвете я отсюда уйду. У меня есть парочка предложений из… – неуверенно начал он и замолчал, поскольку речь его звучала не слишком убедительно.
А дождь тем временем все продолжался, листья на деревьях недовольно шуршали, было слышно, как вода с полей, громко журча, стекает в канавы, промокшая земля буквально источала теплый запах сырости, который пропитывал неподвижный воздух.
Значит, он все время, думала Изабелла, был здесь, прямо под нами.
– Я понимаю, как это выглядит со стороны… Но мне нужна была крыша над головой.
– Но почему вы не спросили меня? Почему не объяснили, что вам некуда идти?
– Вы ведь помните, что говорил Мэтт. Я не хотел, чтобы вы знали, что я совсем рядом и… – Он запнулся. – Господи! Послушайте, Изабелла, мне… очень жаль.
Оставив дверь открытой, она вошла в бойлерную, движимая не испугом, а, как ни странно, чувством облегчения: оказывается, все последние дни она была не одна.
– Нет. Мне не следовало слушать Мэтта. Все его слова для меня пустой звук, – покачала головой Изабелла.
– Мне надо вам кое-что сказать насчет Мэтта.
– Не желаю о нем слышать, – отрезала Изабелла.
– Тогда я хочу, чтобы вы знали: я вовсе не склонен к агрессии или жестокости. Тот человек – мужчина, о котором говорил Мэтт, – постоянно избивал мою сестру. Она это скрывала от меня, но Лили, моя племянница, рассказала. А когда он обнаружил, что Лили проболталась, то принялся и за нее. – Голос Байрона дрогнул. – Ей тогда было четыре года.
Изабелла поежилась:
– Байрон, не надо. Вы отнюдь не обязаны…
– И тем не менее это был несчастный случай. Правда. – В его голосе звучала неприкрытая боль. – Я потерял все. Дом. Надежды на будущее. Репутацию.
И тут она вспомнила свой давнишний разговор с Байроном.
– Вы не смогли стать учителем.
– До того случая я ни разу пальцем никого не тронул. Ни разу в жизни. – Он понизил голос до шепота. – Изабелла, после подобных испытаний ничего не остается прежним. Ничего. И дело не только в чувстве вины. Дело в восприятии вещей. В восприятии себя самого. – Он помолчал и добавил: – Ты начинаешь смотреть на себя глазами других людей.
– Но ко мне это точно не относится, – ответила Изабелла.
Они стояли в темноте, практически не видя друг друга. Два темных силуэта. Две размытые тени. Долгие месяцы Изабелле в каждом встречном мужчине мерещился Лоран. Она узнавала его в незнакомцах с похожей фигурой, слышала его смех на людных улицах. Она говорила с ним в сновидениях, а потом рыдала, что сон не может стать явью. В приступе безумия она идентифицировала его с Мэттом. И вот наконец она поняла: Лорана больше нет. Однако чувство безвозвратной утраты почему-то исчезло. И у нее, скорее, возникло ощущение, будто он просто отсутствует. Навсегда отойдя в мир иной.
Но кто для нее этот мужчина?
– Байрон? – прошептала она, неуверенно подняв руку. Но что видели в жизни ее пальцы? Музыка, которую они извлекали, была фальшивкой, пустым развлечением. Она, Изабелла, вложила все, что имела, в то, что оказалось глупой иллюзией. – Байрон?
Она нашла в темноте его ладонь, и он крепко сжал ее руку. Его кожа была шершавой и, несмотря на ночную прохладу, неожиданно теплой. Все поплыло у нее перед глазами. Она чувствовала только аромат примул во влажном ночном воздухе да едкий запах, исходящий от бойлера. Внезапно заскулила собака, и Изабелла, очнувшись, вгляделась в темноту. Она догадалась, что Байрон сейчас смотрит прямо на нее.
– Вам не надо здесь оставаться, – прошептала она. – Поднимайтесь наверх. Поднимайтесь и оставайтесь с нами.
Он осторожно вытер пальцем слезинку у нее на лице. Она наклонила голову, прижав его руку к своей щеке. Неуверенно шагнула ему навстречу, но внезапно услышала:
– Изабелла… Я не могу…
Изабеллу захлестнуло жгучей волной стыда. Она вспомнила руки Мэтта, шарившие по ее телу, свою неожиданную податливость и отшатнулась от Байрона.
– Нет, – пролепетала она. – Простите меня…
Она бросилась к двери, взлетела по лестнице, не чуя под собой ног, и выскочила во двор. Ее бегство было настолько стремительным, что она не услышала, как он, запинаясь, бормочет слова извинения.
21
Одиннадцать яиц, одно до сих пор теплое. Китти прижала его к лицу, стараясь не раздавить хрупкую скорлупу. Хватит на завтрак, а еще и останется полдюжины, чтобы отнести Кузенам. Асад собирался сегодня открыть магазин, и Китти уже приготовила для него четыре коробки с яйцами.
– Вам скоро будет нечем торговать, – сказала Китти, когда два дня назад сидела у его постели, отгороженной светлой занавеской в цветочек.
– Тогда мы откроемся для того, чтобы поболтать, а не продавать.
Выглядел он по-прежнему неважно. После приступа у него появились черные мешки под глазами, а угловатое лицо стало мертвенно-бледным. И, если верить Генри, Асад начал более-менее нормально есть только несколько дней назад.
