– Это наш день, – сказал Иешуа и повернул коня.
Я помню, когда я была маленькой и мы жили в Ламфасе, египетском городе, мы с Иешуа едва не погибли. Случилось так, что нам с ним понадобилось перейти дорогу, потому что за дорогой высилась большая куча камней, среди которых можно было найти полупрозрачные камешки с жилками и чешуйками почти настоящего золота. Мы набрали две корзинки этих камешков и пошли обратно, и у моей корзинки как раз посреди дороги оторвалась ручка. Камешки рассыпались, я начала их собирать, и тут вдруг подскочил брат, схватил меня за руку и больно дернул, и мы полетели в пыль и на острые камни, валявшиеся на обочине, а мимо нас пронеслась красная колесница, запряженная четверкой вороных. Казалось, что колесницей никто не правит и никто не сидит внутри. Она пронеслась так быстро, что нас ударило ветром и покрыло взметнувшейся пылью. Вдруг рядом оказалась мама. Вначале она бросилась к Иешуа и, упав на колени, ощупывала его и не могла поверить, что он цел, и, только поверив, дотянулась до меня – одной рукой, потому что другой она все так же прижимала к себе моего брата.
Не подумайте, что во мне говорит зависть, или ревность, или что-то еще хуже зависти и ревности. Просто этот случай с каких-то пор стал мне сниться. Приснился он и сегодня, и я снова ощутила себя сиротой и, проснувшись, поняла, что плачу…
Впрочем, на землю Самарии Иешуа ступил босым и в полном одиночестве. Чтобы не отвратить воодушевленный народ, ему следовало хотя бы поначалу вести себя так, как подобает Избавителю из пророчеств. Поэтому он шел по дороге босым, в белых льняных одеждах назира и с посохом, а войско уже давно было впереди, на проселках, в деревнях и городах, бродило там по улицам, или сидело за столами, или даже окапывало виноградники – были и такие.
Близился канун годовщины смерти царя Ирода…
Меж тем Иоханан и я – и с нами две сотни других странников – поравнялись с Иерихоном и встали ночлегом на левом берегу Иордана, намереваясь начать переправу утром. Этой дождливой зимой реки вздулись, и перебраться через Иордан вплавь или вброд было немыслимо. Но как раз в этом месте имелся подвесной мост, мощный и широкий, по которому можно было не только пройти самому, но и провести в поводу коня.
Муж мой был тих, беспокоен и мрачен. Ах, Пчелка, говорил он, безверие охватывает меня, как мертвый зыбучий песок; когда я смотрю на этих людей, я не понимаю тщения Господня; зачем?! Зачем длить их век, наш век, позволять нам терпеть муки только для того, чтобы после терпеть муки еще более страшные? Поневоле станешь слушать речи восточных мудрецов, которые учат, что не следует иметь привязанностей и желаний. Все, что сделано тобой, идет во вред тебе, а пользу пожинают лисицы и черви. Твори добро, сказано в Законе; и творя его, ты находишь изумруд, но изрываешь для этого целое поле полбы, и там более ничто не растет; или срубаешь фисташковое дерево, чтобы вырезать из него иглу для вышивания ковров; или поливаешь землю, и она прорастает солью. Творя толику добра, всегда производишь меру зла и долго не замечаешь этого; а когда замечаешь, тебя охватывает непомерный ужас; а потом ты привыкаешь и говоришь себе: не я сотворил этот мир. Я хочу молиться, но не молитва выходит из меня, а только говорение слов…
У него и раньше бывали такие вечера и такие дни, и я попыталась как-то его успокоить. Но он вряд ли слышал меня. Небо было больным, с багровым отсветом по краям; лишь две или три звезды осмелились оказаться на нем.
Пока ставили шатры, возжигали костры и готовили пищу, не заметили, как с севера, откуда и мы пришли, появились четыре десятка всадников с факелами, а по мосту перешли сюда также десятка четыре пеших – с длинными свертками на плечах. Вдруг как по команде все они эти свертки развернули и оказались в плащах храмовой стражи и с копьями в руках.
Кто были всадники, я так и не поняла. Скорее всего, тоже стражники.
Становище наше было оцеплено мигом, начался было переполох, но тихий и робкий. Нас было больше, но оружие средь всех имели человек десять. Иоханан встал от стола, я двинулась за ним, он попытался меня отстранить, я не послушалась. В свет костров вошли несколько пеших стражников во главе с сотником. С ними был какой-то торговец, маленький, чернявый, с огромным носом. В руках он держал фонарь. Дрожа фонарем, он подошел к Иоханану, присмотрелся, склоня голову набок, потом вернулся к сотнику.
– Да, начальник, это он. Это тот самый человек.
– Возьмите его, – скомандовал сотник стражникам.
Они двинулись к Иоханану, но тут из темноты от реки выскочил голый Нубо с бронзовым мечом и бросился на них. Произошла схватка, которую Иоханан с трудом разнял.
– Кто приказал? – задыхаясь от натуги, спросил он сотника.
Нубо с мечом нависал сзади. Стражники, каждый из которых был несколько окровавлен, держались совсем неуверенно.
– Приказ первосвященника Иосифа. Если ты Иоханан, сын Зекхарьи бен-Саддука из Ем-Риммона…
– Да, это я.
– Тебя приказано взять под стражу и с уважением доставить к первосвященнику. Он сейчас находится в Иерихоне. Причин такого приказа мне не сообщили, поэтому я ничего не могу сказать и тебе. Но если ты будешь сопротивляться, тебя можно убить за непочтительность.
– Никто не будет сопротивляться, и никто не умрет. Нубо, отдай меч Деборе. Осторожнее… Дебора. Не бойся. Скоро придет Иешуа, и все станет на свои места, как положено по природе. Наше служение пока что окончено, возвращайся домой. Пусть Нубо будет с тобой. Заботься о нем, он пропадет без тебя. Все остальное ты знаешь.
Он поцеловал меня и пошел к мосту. Я еще видела, как на середине моста он приостановился, обнажил правое плечо и дал на него посмотреть начальнику стражников. Должно быть, тот вдруг засомневался, правильного ли человека он взял…
Потом, когда по мосту прошли все пешие всадники, а конные пропали во тьме, канаты сильно задергались, и дощатый настил провис к самой воде. На том берегу перерубили что-то важное.
Арест, а вернее, похищение Иоханана – похищение потому, что случилось оно в Перее, земле, подвластной Антипе, а не Пилату и уж тем более не первосвященнику Иосифу по прозвищу Камень, зятю бывшего первосвященника Ханана, – вызвало немалое возмущение повсюду. Но поскольку все ожидали скорого прихода Избавителя, который и восстановит полную справедливость, с оружием в руках никто не поднялся. Роль в этом сыграли и слова самого Иоханана, сказанные им уже в Иерихоне при большом стечении самого разного народа: не копите-де в себе ненависти, избавляйтесь от грехов и томлений и с легкой душой прощайте друг друга; и торопитесь очиститься водой, дабы не очищаться потом в озере огненном…
Антипа пытался возмущаться, но действия первосвященника оказались поддержаны префектом Иудеи, а потому протест подлежал бы рассмотрению самим императором; однако известно было, что император совсем отошел от государственных дел, всем ведают его старая мать Ливия и двое или трое ее приближенных; а также известно, что в подобных спорах они встанут на сторону того, кто больше заплатит. Антипа явно не собирался отдавать хоть динарий за какого-то лже-Илию. А вскоре и сам первосвященник, опросив и Иоханана, и многих свидетелей, удостоверился, что Иоханан себя за Илию вовсе не выдавал; вышла неловкость, которую следовало исправить.
