Проснулся Иосиф от нахлынувшей тревоги: за стеной ходили и недобро совещались. Он, стараясь не шуметь, поднялся на ноги и взялся за меч. Как любой торговец, водивший караваны, он хорошо владел мечом, но сейчас было темно и слишком тесно. Потом шаги раздались уже перед стойлом, и на землю лег синеватый свет финикийского слюдяного фонаря.
– Хозяин, – тихо позвала Эфер. Ее здесь не могло быть, а значит, это была демоница Махлат, умеющая принимать любые обличия. – Хозяин, отзовитесь…
Иосиф, как любой человек, боялся нечистой силы, но боялся с позиции равного. Мулы молчали, а перед демоницей они должны биться. Хотя, может быть, мулы уже умерли… Он осторожно шагнул вперед и, стараясь ничего не уронить, выглянул из стойла.
С тусклым фонарем в одной руке и с каким-то свертком в другой в нескольких шагах от него действительно стояла Эфер. Над левым плечом ее, путаясь в голых ветвях старого гранатового дерева, хвостом вперед поднималась в небо косматая звезда, предвестница всех еще не наступивших бед и несчастий.
– Я вас еле догнала, – сказала она. – И еле нашла. Подержите…
Эфер передала Иосифу теплый сверток, поставила фонарь на землю, а сама беззвучно скрылась за углом стойла. Там что-то происходило. Потом послышались неровные дробящие затихающие шаги: человек вел в поводу лошадей.
Вернулась Эфер; в руках у нее был переметный мешок.
– Пойдемте внутрь, – сказала она. – Плохо, если нас увидят.
Они вернулись под крышу. Мулы проснулись и радостно зафыркали.
– У меня нет ничего для вас, – грустно сказала Эфер. Мулы замолчали.
Мама уже проснулась, но выбираться из-под попоны не хотела. Хотя попона просто-таки воняла ослиным потом и даже ослиной мочой, но под ней было тепло.
– Эфер? – сонным голосом спросила она. – Это ты? Что случилось?
– Все, – сказала Эфер. – Случилось все. А главное, дитя мое, тебе пришло время рожать.
Сверток на руках Иосифа издал тонкий звук.
Глава 9
Так на свет появился мой любимый брат. Вернее сказать, так он был предъявлен свету.
Что сказать? Вряд ли в Бет-Лехеме кто-то заметил хоть что-то нескладное. История была одна на много тысяч подобных ей: жена на сносях родила младенца, вполне живого; стараниями Всевышнего поблизости оказалась бродячая повитуха, которая и приняла роды; в хозяине одного из домов проснулась совесть, и он пустил родителей с младенцем пожить день-другой; у молодой матери не пошло молоко – дело житейское, – но через два дома наискосок жила кормящая мать, которой этого добра было совсем не жалко…
Плохо то, что младенец, кажется, болел, и болел серьезно; во всяком случае, он редко открывал глазки, был вял, бледен, с синевой под глазами и возле губ; животик у него сильно раздулся, и повитухе пришлось повозиться, чтобы выпустить дурные газы. Но даже это ребенка как будто не беспокоило: он покорно давал себя ворочать с боку на бок и поднимать за ножки.
Видимо, толика яда, убившего его мать, теперь готовилась убить и его самого.
Младшая Мариамна, жена Антипатра, умерла быстро – будто бы от укуса какой-то многоножки. Многоножку видели многие, ранка на запястье была, так что не исключено, что и яд был тот же самый. У Мариамны стала сгущаться кровь, и уже к вечеру руки и ноги ее похолодели, стали по цвету почти черными, и из-под ногтей начала сочиться сукровица. Ночью Мариамна потеряла сознание, и наутро дворцовые лекари решили сделать ей рассечение, чтобы попытаться спасти хотя бы младенца.
Они спасли его. И в тот же день Оронт младенца похитил, подменив его мертвым. Как это ему удалось, я не знаю. Он не рассказывал, а представить этого я не могу.
Мама говорила, что в Бет-Лехеме они провели два дня, а отец – что девять. Из этого видно, что беспокоились они о разном.
Когда мне пришлось одной охранять от беды моих детей, я поняла, что правы были оба. Тогда же я научилась и премудростям врачевания.
Эфер могла сделать очень немногое, но это немногое она сделала как надо. Дважды она отворяла младенцу кровь (и шрам от разреза над лодыжкой остался у Иешуа на всю жизнь; почему так получилось, не знаю, обычно раны и ссадины заживали на нем моментально и без следа), поила кислым соком лимона и граната, заставляла срыгивать и снова поила; ручки и ножки нужно было постоянно растирать и согревать. Когда младенец, утомившись, засыпал, все стояли рядом и слушали, как он дышит…
Когда он порозовел, все робко заулыбались. А когда первый раз заплакал – заплакали сами.
Потом произошло еще одно настоящее чудо: у мамы появилось молоко. Те, кто понимал, в чем состоит чудо, молились молча, а остальные – хозяева дома, кормилица, соседи – просто порадовались, что у таких симпатичных людей теперь все будет хорошо.
Иосиф продал красивых и дорогих мулов, купил двух осликов, а на разницу принес богатую жертву. На самом деле кое-какие деньги появились и без того, Эфер их привезла, но появление денег следовало объяснить людям…
На восьмой день по рождении положено совершать обрезание крайней плоти, но старый равви бен-Хашавия, приглашенный прежде всего для совета, предложил повременить с обрядом и подождать поры, когда младенец станет совсем здоров, ибо ждал же Господь сорок лет, пока Моисей водил народ по пустыне необрезанным, и не отвернулся от народа. Иосиф с благодарностью принял совет, так что обрезали младенца уже в Еммаусе, и в доме был веселый пир, на котором ели, пили, плясали и пели все соседи и родственники, и эти песни и музыка заглушили на время вой волков или собак на пустошах, хохот сов и другие звуки страха. Даже ветер перестал в тот вечер гнуть деревья, даже дождь обошел стороной наш город.
Младенец перенял имя умершего в моровой год старшего сына Иосифа, Иешуа. Многие родственники потом говорили, что они необыкновенно похожи и лицом, и характером. Но это, наверное, путаница в воспоминаниях; такое случается чаще, чем принято думать.
Тем временем царь Ирод доживал свои дни. Оронт говорил, что он изучил все описания болезни и так и не пришел к окончательному выводу о природе ее. То есть он не сомневался, что в основе всего лежала смесь растительных и минеральных ядов, действующих медленно и как бы последовательно выпускающих друг друга на арену из клетки. Значительно более простая, хотя и похожая по сути комбинация погубила Ферора… Но какие именно яды применила хитроумная Антигона, не мог сказать даже Оронт, не сомневавшийся в самом отравлении ни на миг; что говорить о других врачах, которые по разным причинам отравление отрицали?
Я не буду описывать язвы Ирода, потому что уже многие сделали это со сладострастием; не желаю уподобляться им. Он умирал в сознании и в отчаянии. Припадки умственной слабости следовали один за другим, сменяясь яростью бессилия. Ироду не хватало мудрого наставника в смерти.
Шумные и слезливые жены кругом, тщетно скрывающие жадную радость дети…
