И сохнут мостики-подмостки —
Здесь, по сухим скрипучим доскам,
Скользили наши голоса.
Я вновь ловлю ладонью звуки —
Подстреленный полётный жест —
И льну к стене. Распяли в крест —
И разом обрубили руки.
Ни чувств, ни мыслей – ничего.
Ни тела – ни убить, ни ранить.
Во мне жива одна лишь память,
Подцвеченная синевой.
* * *
Я хожу – а ты читаешь,
Я смотрю – а ты читаешь,
Я к тебе – а ты читаешь
И меня не замечаешь.
Я шепчу – а ты не слышишь,
Я зову – а ты не слышишь,
Я кричу – а ты не слышишь.
Вот и буду тише мыши.
В уголочке у окна,
Так и буду дотемна,
Буду тихо, буду молча,
На полу в сторонке скорчусь,
Съёжусь и под стол забьюсь.
Позовёшь – не отзовусь.
Не хочу с тобой играть!
Буду лучше рисовать.
Нарисую я ракету
И ещё такую… эту…
Как её зовут… планету!
Солнца два и два рассвета,
Справа будет синий-синий,
Слева жёлтый и красивый,
И по небу солнцы ходят,
Как паром и пароходик,
То – туда, а то – обратно.
(Стрелками, чтоб всё понятно)
У тебя такого нет!
…Ой, откуда этот цвет?
По бокам немножко жёлтый,
Синего осталось что-то,
А рисунок весь стемнел
И совсем позеленел…
Ну и ладно, ну и что же!
Так красивей даже, может!
Эту, как её… зарю! —
Я тебе не подарю!
* * *
Знаешь, ад – это очень просто:
Уходить. А ещё – понимать.
И всё.
* * *
Ты злой человек, очень злой человек,
Сердитый – что сыч, надутый – что мяч,
Но знаешь ли ты… Я готовлю побег.
И он неизбежен, мой тихий палач.
Ты властен меня растерзать, раздавить,
Всё тело моё обескровить до дна,
Но власть, что замешена лишь на крови,
Хрупка – как бывает хрупка тишина
В минуту, когда в красноватом огне
Ворочается раскалённая сталь.
И нехотя ты подступаешь ко мне
И рвёшь тишину – как взрывают хрусталь.
…Неужто ещё остаются слова,
Не вырванные из обмётанных губ,
Тебе безразлично, что я чуть жива,
Что даже под пыткой тебе я не лгу,
Что хрип на губах превращается в соль,
Что я выгибаюсь в натянутый лук,
Что стала наркотиком жаркая боль,
И слепо ищу я безжалостных рук…
Но ты прирождённый палач! Ты поэт —
Бесстрастный как лёд, как небесная твердь,
И ты разгадал мой беспомощный бред,
И ты не отдашь мне блаженную смерть.
Ты всё увенчаешь счастливым концом,
Где в пыточном ложе мерещится гроб,
Где воздух вливается в горло свинцом,
Где каплют секунды на выбритый лоб,
Где, кажется, сдохнуть назначено мне
Под тяжестью собственных выжженных век…
Не знаю, убьёшь ты меня или нет…
Я выживу – если решусь на побег.
[1]
