Но нам сейчас опасен был даже не ураган, не шторм – просто сильный дождь при умеренном холодном ветре мог погубить пикап, уронить его вниз, и что тогда?..
Я был ответствен за этих людей. А как я вообще отношусь к землюкам, это моё частное дело, не так ли?
Пикап был стандартным «Д-три-двести», вы их видите каждый день и просто не обращаете внимания, до того они примелькались. Их выпускают до сих пор, внося по ходу дела какие-то изменения, но не меняя концепции. Совершенство уже достигнуто…
Я велел Эрику, так звали пилота, двигать на полной тяге к Трём Столбам, а сам перепоясался инструментальным поясом, страховочным поясом, сунул в карман фонарик – и полез за борт.
Реакторы, если помните, у этой модели расположены в кормовой части гондолы, сразу за водяным баком. Заблокировался правый реактор, что для меня было не очень удобно: когда снимаешь заднюю крышку, правую – рабочую – руку вглубь этой дуры засунуть можно, только изобразив собой какую-то очень странную фигуру. Этакий гуттаперчевый мальчик. Я довольно долго искал хоть сколько-нибудь приемлемую позу для работы, а когда нашёл (двумя ногами держишься за посадочную лыжу и висишь всем весом на страховочном тросике) – почувствовал, что нас начинает побалтывать.
Вообще-то, летя на аэростате, всякие воздушные течения ощущаешь не сразу, поскольку сама эта объёмная махина легко смещается вместе с воздухом. Пишут, на парусниках древности можно было при попутном ветре идти по палубе, держа в руке горящую свечу. На наших аэростатах просто нельзя зажигать огонь, а так – было бы то же самое. Это, конечно, в тех случаях, когда баллон просто дрейфует по ветру…
Сейчас мы шли на полной тяге двух моторов со скоростью относительно воздуха девяносто километров в час. Определиться со скоростью относительно поверхности было трудно, луч прожектора просто не пробивал дымку над таигой. Справа вдали виднелись огни маяка на островке Майский, слева и впереди сияла Башня; основание её то размывалось, то снова становилось отчётливым.
Я откинул крышку реактора и заглянул внутрь. Горела лампочка автоблокировки. Я просунул в приборный отсек руку, пощёлкал тумблерами – на случай, если барахлит дистанционка. Реактор после каждого включения послушно стартовал – и тут же со щелчком блокировался.
Простой метод не сработал.
Я отщёлкнул панель управления, аккуратно вынул её из отсека, проверил шлейфы. Настроив глаз, просмотрел места пайки. Провода были целы.
Проверил, как закреплены стержни. Если датчик обнаружит утечку газов в приборный отсек, то это главный повод для автоблокировки.
Но стержни сидели как влитые.
Тогда я закрыл подачу воды, слил из объёма реактора ту воду, которая там уже была, и стал отвинчивать болты, удерживающие на месте крышку объёма реактора. Объём – это то место, где вода омывает стержни и разлагается на газы.
Болтов было шесть.
Я дошёл до последнего из них, когда совсем рядом – так мне показалось – сверкнула первая молния.
Не знаю, каким чудом мне удалось сберечь глаз. Наверное, предчувствие. Я зажмурился за долю секунды до вспышки. Но даже сквозь веки меня проняло.
Пришлось сильно снижать чувствительность и работать при свете фонаря. Я держал его в зубах.
Потом хлынул дождь. Пронзительно холодный дождь – наверное, с кристалликами льда.
Когда вот так внезапно падает температура, баллон начинает выталкивать вверх – до тех пор, пока температура газа внутри него не сравняется с температурой воздуха. Это хорошо. С другой стороны, водяная плёнка на поверхности баллона, на такелаже, на гондоле хоть и тонкая, а весит несколько сот килограммов. Это, ясное дело, плохо. Ещё хуже, когда она замерзает – а такое развитие событий не исключено и в нашем случае…
В объёме реактора была не вода, а жидкий студень, воняющий мокрой кожей. Кто-то сэкономил – заправился из открытого озера.
Я выгреб гадость, протёр стержни, промыл несколько раз объём чистой водой из бака. Я знал, что вода чистая, Эрик заливал её при мне. Поставил на место крышку объёма, ввинтил болты. Пальцы и лицо ничего не чувствовали. Молнии удалились, но вспыхивали теперь не сзади, а справа и спереди – то есть мешали куда сильнее. Глаза заливало дождём, я, забывшись, потянулся их протереть, зацепил рукавом фонарик, и он улетел вниз. Приборную панель я ставил на ощупь. Или наугад. Но, в общем, как-то поставил.
Щёлкнул тумблером. Ничего не произошло. Тогда я вспомнил, что не открыл шаровой кран. Пришлось снова снимать панель. И снова ставить.
Ещё раз тумблер.
Реактор посомневался, поворчал – и запустился. Я захлопнул приборный отсек.
Надо было выбираться, как-то выбираться, а тело не слушалось. Мышцы икр и бёдер дёргались сами по себе, часто и невпопад. Это была не дрожь, а что-то вроде судорог. Я понял, что промёрз гораздо сильнее, чем мог себе представить. Ледяной дождь продолжал хлестать по мне, унося последние капли тепла, и тугая струя от пропеллера помогала ему.
Потом я догадался, что меня переваливают через борт…
Тетрадь седьмая
Кумико
Он сказал мне: «Спрячься так, чтоб не смогли найти», – и это было одно-единственное место на планете, и туда я понеслась со всей мощью новенького движка «Вёлунд». Я всегда летала на автожирах (последние годы только на «Махмади»), а не на вертолётах, автожиры мне нравились своей суровой прямотой и примитивностью; но сейчас мне страшно не хватало скорости, казалось, что я стою на месте, и погоня вот-вот, завывая винтами, обрушится сверху. Я снизилась насколько могла и тянула над самыми верхушками деревьев; землюки наверняка меня видели, мы уже привыкли жить под чужими взглядами, но сейчас от землюков мне опасность не угрожала, а угрожала от кого-то из своих, сильных и наглых, и всегда безнаказанных. Я не знала, кто они такие, они были как невидимки, как смертоносные тени.
Их боялся даже Север. Может быть, он этого и не знал, но я иногда чувствовала и понимала его лучше, чем он сам себя. Даже издалека. Даже не встречаясь взглядом…
На всякий случай я описала широкую петлю над таигой. Никто за мной не летел. Тогда я нырнула в широкий колодец, открывшийся в кронах. Посадка была довольно жёсткая, но «Махмади» выдержал бы и не такое. Я мгновенно разделась и бросилась в траву, как следует вывалялась в голубоватых пряных перьях, надо было срочно отбить запахи страха и настороженности, этим от меня разило, наверное, на всю округу. И только потом я встала и осмотрелась.
Да, я попала туда, куда хотела. Вот этот туннель в сплошных деревьях – старая мощёная дорога, единственный её уцелевший кусок, а здесь, где я стою и озираюсь по сторонам, была широкая площадь… Тогда я сложила лопасти автожира и откатила верную машинку поглубже под кроны. Развесила на ветках одежду – и пошла к Замку.
Естественно, я ни на что не рассчитывала. Ни на какие встречи.
