Несмотря на богатый опыт выслушивания опусов моих друзей, меня по-прежнему иногда удивляет, в каких именно местах они ожидают аплодисментов. Оставалось предположить, что существуют причины, по которым слова, абсолютно ничего не значащие для меня, должны казаться Роджеру очень смешными. Он громко хохотал над мыслями, нашедшими отражение в его последней фразе, в то время как я с трудом выдавил слабую улыбку.
Продолжая смеяться, Роджер стал читать дальше:
— «После завтрака Кристофер и Филипп по очереди вели яхту к Бьюру. Ветер был слабым, и капитан посчитал возможным доверить судьбу команды новичкам. Он с удовольствием отмечал, что Кристофер делает успехи в навигационной науке, чего никак не скажешь о Филиппе, самом неопытном из всей команды. Попрактиковавшись несколько дней, Кристофер будет управляться с судном не хуже Уильяма. Тоня все утро принимала солнечные ванны на носу яхты, вызывая огромный интерес всех молодых людей, живущих у реки». Вот удачный кусок.
Я заметил, что его толстое лицо раскраснелось, а лоб покрылся капельками пота — в каюте было жарко.
Он снова стал читать:
— «Филипп же очень разволновался и посчитал необходимым сидеть рядом с ней, исполняя роль ширмы. Заметив этот первый признак преодоления Филиппом своей лени, вся компания разразилась одобрительными возгласами. Некоторые очень удивились, что он до такой степени считает Тоню своей собственностью и даже не позволяет другим смотреть на нее.
Мы позавтракали на ходу, поскольку капитан решил, что не стоит тратить время и ставить судно на якорь, если мы хотим к вечеру добраться до Солхауза. Там у нас была назначена встреча с нашим ветераном, и капитан не хотел подводить его. За всю неделю плавания это первый завтрак на ходу, но Уильям все равно ворчал».
Роджер поднял голову.
— Уильям тяжелый человек. Ему было бы полезно узнать, что я не одобряю его поведение. — После этого короткого замечания он продолжил: — «Полагая, что Кристофер, вероятно, хочет поговорить с Эвис, капитан до самого вечера управлял яхтой один, не уступая место Уильяму — в качестве наказания за бунт во время ленча. Кристофер и Эвис тактично удалились от Филиппа и Тони, но обе пары всю вторую половину дня так и просидели на носу яхты. Капитан был единственным человеком из всей компании, кто наслаждался созерцанием пейзажа этим пасмурным и ветреным вечером; остальные были поглощены друг другом или углубились в себя».
Роджер помолчал и широко улыбнулся:
— Мне самому нравится, как это написано, — и принялся читать дальше: — «В шестом часу „Сирена“ достигла места, где была назначена встреча с Йеном, и у нас возник спор по поводу ужина. После ленча на скорую руку все проголодались, и мы решили доплыть до Роксема, заказать ранний ужин в пабе и вернуться к тому времени, когда должен появиться наш ветеран. Что и было сделано. Мы плотно поужинали в Роксеме, вернулись и встали на якорь за полчаса до прибытия Йена в Солхауз. Разумеется, он опоздал; вечно у него что-то не так. Капитан простил его».
— Не перестаю удивляться вашей наглости, Роджер, — со смехом запротестовал я.
— «Капитан простил его, и мы провели вечер за коктейлями и беседой. Выпили за здоровье Кристофера (следует отметить, что по прибытии в Роксем на ужин он получил ждавшее его письмо, в котором сообщалось, что ему предоставляют работу в Малайе), а после того как Филипп и Тоня, следуя обыкновению, продемонстрировали вечную преданность друг другу, все отправились спать». Это все! — торжествующе воскликнул Роджер.
— Превосходно, — ответил я, нисколько не покривив душой, поскольку не ожидал, что рассказ о прошедшем дне окажется таким коротким.
— Вести судовой журнал — это так забавно, — пророкотал Роджер. — Очень забавно. Мне всегда нравилось.
— Не сомневаюсь.
— Пойду уберу журнал. Люблю, когда все лежит на своих местах. — Роджер снял резиновые туфли. — А потом — спать.
— Великолепно. Кстати, а где вы его держите?
— Там, где положено, — над кормовым люком. На специальной полочке.
Он тихо вышел из каюты.
Я поспешно разделся и к возвращению Роджера уже возился с одеялами, пытаясь завернуться в них.
— Ну вот! — с громким смехом воскликнул он. — Быстро же вы улеглись. Но этой ночью выспаться все равно не удастся. Койка кажется немного жестковатой, пока не привыкнешь.
— Спокойной ночи, — отвернувшись к стене, пробормотал я.
Несколько минут Роджер еще возился, потом послышалось глухое ворчание; устроившись на своем месте, он потушил лампу. Скоро мне стало ясно, что койка очень неудобная штука. У меня заболело бедро, но от попыток сменить позу стало еще хуже, а чем больше я двигался, тем жарче становилось в каюте — так по крайней мере мне казалось. В конце концов я приготовился терпеть неудобства, распрощался с надеждой быстро заснуть и погрузился в размышления.
До моего слуха доносилось тяжелое дыхание Роджера, и этот размеренный ритм еще больше раздражал меня, мешая заснуть. Я с обидой вспоминал, как Роджер заставил меня слушать судовой журнал, когда мне хотелось лечь; теперь же он спит, а я мучаюсь бессонницей. Записи в судовом журнале очень точно отражали характер Роджера. Это в его стиле: называть себя капитаном, бросать камешки в огород Тони и остальных, сердиться на Уильяма за то, что тот имеет собственное мнение. Тем не менее обычно мне доставляли удовольствие шумность и тщеславие Роджера; я стал вспоминать о наших встречах в Италии и других местах.
Проснувшись следующим утром, я еще несколько секунд пребывал в полусне и только потом понял, что красное пятно в противоположном конце каюты — это Роджер в пижаме. Он только начал одеваться. Увидев, как я повернулся на койке, он задал неуместный вопрос:
— Ты проснулся?
Я издал звук, который мог означать все, что угодно.
— Тебе не обязательно вставать, — объявил Роджер. Его голос, и без того громкий, теперь трубным гласом судьбы ворвался в мое затуманенное сном сознание. — Еще только восемь.
Я застонал, а Роджер, не обращая на меня внимания, продолжил:
— Собираюсь сам отвести яхту в Хорнинг. Я говорил тебе вечером. Там и позавтракаем. Вы все еще можете поспать.
Он надел тенниску, серые фланелевые брюки и вышел из каюты, шлепая босыми ногами. До меня донесся скрип тросов при подъеме паруса, затем шаги по палубе и звяканье якорной цепи, которую он укладывал, а потом тихий плеск воды о борта, когда судно пришло в движение. Убаюканный едва слышным плеском волн, я снова задремал.
В половине девятого я окончательно проснулся, выбрался из койки и через носовой люк поднялся на палубу. Утро выдалось ясным и тихим. В воздухе чувствовалась прохлада, но небо было безоблачным. Легкий западный ветер раздувал парус. Оба берега реки заросли высоким зеленым камышом, среди которого поблескивала вода, когда в ней отражались солнечные лучи.
Меня охватило ощущение легкости и беззаботности — на мой взгляд, это особый дар равнин.
