В зале присутствовало не так уж и много народа, и Ваня быстро обнаружил заветную женскую фигурку. Светло-русая, с короткой стрижкой, Оля торопливо семенила вдоль арок, поеживаясь от холода. Когда девушка почти поравнялась с ним, Ваня бесшумно вышел из тени.
– Хельга… – тихо произнес он.
Девушка вздрогнула от неожиданности, остановилась, глаза ее расширились; но узнав того, кто ее испугал, Оля расслабленно улыбнулась.
– Ганс, – сказала она, – это ты.
«Ваня, меня зовут Ваня! Если бы ты могла меня так называть… – с тоской подумал парень. – А я бы… я бы называл тебя Олей… Оленькой… Олюшкой…»
Однако горькие мысли Ваня оставил при себе. Он давно уже усвоил: показывать свою слабость, открываться другим, быть нежным нельзя ни при каких обстоятельствах. Тем более в Четвертом Рейхе. Изобразив равнодушие, он произнес ровным голосом:
– Привет. Ты как-то говорила, что хотела бы подучить немецкий. У меня время появилось, и ты вроде бы свободна…
– Да, – кивнула Оля, перестав улыбаться, – но… нам негде заниматься. Мы не можем уединиться.
Ваня это прекрасно понимал. Кандидат в рядовые не имел права оставаться наедине с женщинами. Если это только не общая жена.
– Мы можем быть у всех на виду, под люстрой, – сказал парень.
Оля тоскливо хмыкнула и покачала головой:
– Нет, Ганс, нет. Нас не поймут. Извини, мне нужно идти…
– Хельга, – без всякой надежды произнес парень, – погоди…
Оля, поправив прическу, остановилась. Ваня не знал, что сказать, он просто пытался задержать ту, которая запала ему в душу, еще хотя бы на несколько секунд. Он даже решился было произнести нечто заветное, сокровенное. Может быть, «Я тебя люблю» или «Я без тебя не могу жить», но вместо этого, смутившись, сказал:
– Иди…
Однако Оля никуда уйти не успела.
– Ты чё, Брехер, это, к Хельге пристаешь? – донесся до ушей Вани знакомый до рвотного рефлекса голос.
Парень скрипнул зубами и повернулся. Перед ним, небрежно поигрывая висящей на пузе полицейской дубинкой, стоял толстяк Генрих. Где только такую достал? Наверное, у сталкеров выменял.
– Я не пристаю, – спокойно произнес Ваня, чувствуя, как сердце его сжимается, – просто мы разговаривали.
– Ну, да, разговаривали, – Генрих растянул пухлые губы в омерзительной улыбке, – расскажи кому другому. Этим… баррикадникам своим. Ты вообще кто? Анвезер! Тебе вообще не положено…
– Анвертер, – сказал, закипая, Ваня. – «Анвертер» правильно произносится.
– Ну, да, этот самый… Говно, в общем… не то что мы, арийцы, – толстяк бесцеремонно оттолкнул парня и подошел к Оле: – Хельга, это… тут вроде как на Тверской казнь вроде будет… недочеловека вешают. Может, даже баррикадника. Давай сходим, короче. Повеселимся.
Побледнев на глазах, Оля произнесла слабым голосом:
– Нет, спасибо, я пойду к себе.
– Да ладно, Хельга, – Генрих жирной лапищей обхватил тонкую кисть девушки, – что ты там не видела у себя в этой… как ее…
«Я ничего не могу сделать, – в бессильной злобе Ваня сжал кулаки, – он прав, я никто здесь. Никто и ничто. Чужак. В карцер угожу. Сразу же».
– Нет, – дыхание Оли участилось, а глаза стали влажными. Она растерянно посмотрела на Ваню. – Мне завтра рано вставать. У меня снова дежурство на кухне.
«Решайся, врежь ему, врежь ему, не молчи! – парень ощущал внутри себя жуткое непередаваемое бурление, будто котел с водой наглухо запаяли и поставили на большой огонь. – Трус! Какой же ты трус, Колосков! Решайся же! Давай! Решайся!»
Но Ваня так и не двинулся с места, а Генрих притянул Олю к себе и сказал:
– Да не ломайся ты. Там недолго, повесят, и все тут.
Видимо, сообразив, что помощи от ухажера не последует, Оля уперлась ладонями в грудь Генриха, попыталась отстраниться, но у нее это не получилось.
Краем глаза Ваня заметил какое-то движение и повернул голову. К своему облегчению, он увидел Брута в черной форме, с любопытством взирающего на разворачивающуюся драму.
«Ну, слава богу, – подумал он, – сейчас Генриху достанется за то, что к чужому трофею пристает, а меня на работы отправят. И черт с ним! Лишь бы Олю не обижали».
– Штурмманн Генрих Вильд, что ты делаешь, позволь мне тебя спросить? – Расставив ноги, Брут спрятал руки за спину.
Толстяк отпустил девушку и, вытянувшись, доложил:
– Приглашаю Хельгу на казнь на Тверской, герр штурм… штурмбанн… э-э-э… штурмбаннфюрер.
– А тебе, – Брут устремил мертвящий взгляд черных немигающих глаз на Ваню, – это не нравится. Не нравится ведь, анвертер Ганс Брехер?
Парень ничего не ответил, лишь потупился.
– Что молчишь, Ганс? Я, кажется, вопрос тебе задал.
– Я всего лишь кандидат в рядовые, – тихо произнес, почти прошептал Ваня, – я чужой здесь…
– Всего лишь кандидат в рядовые, – усмехнувшись, повторил слова парня Брут, – всего лишь кандидат в рядовые… Думаешь, это лишает тебя права на применение силы? Отвечай, кандидат в рядовые!
– Я не знаю, – пролепетал Ваня, сглотнув горький ком.
– Да, у тебя нет этого права, права на силу, – каменное лицо Брута исказила презрительная гримаса. – Не потому, что ты всего лишь анвертер, нет, а потому, что ты сам себя его лишил. Ты просто боишься его применить.
На станции воцарилась гнетущая тишина. Случайные прохожие остановились на почтительном расстоянии и с любопытством и опаской следили за тем, что же произойдет дальше.
– И вот что скажу тебе, кандидат в рядовые Ганс Брехер, – Брут подошел почти вплотную к Ване. – Если тебя прилюдно оскорбили, назвали говном, прилюдно лапают ту, которая тебе нравится, – значит, ты заслужил это. Хельга – моя добыча. Я могу хоть год держать ее в неприкосновенности. У меня имеются такие полномочия. Но я только что решил, что срок ее девичества подошел к концу. У меня есть женщина, придется Хельгу кому-то отдать. По праву хозяина я поощрю кое-кого, – штурмбаннфюрер посмотрел на толстяка и громко, чтобы слышали все случайные зеваки, сказал:
– Штурмманн Генрих Вильд!
– Я! – гаркнул в ответ ефрейтор.
– За проявленное рвение в службе Великому Рейху и истинно арийский дух позволяю тебе оплодотворить эту самку. Пусть родит нам достойного солдата на благо расы и партии!
Лицо Вани мгновенно вспыхнуло, он искоса взглянул на Олю и увидел широко открытые, переполненные бездонным ужасом глаза.
Морду Генриха сперва перекосило от удивления, а затем, похотливо оскалившись, он поблагодарил штурмбаннфюрера, схватил несчастную девушку за руку и потащил в сторону своей каморки. Оля упиралась, но как-то совсем уж слабо и не отчаянно. Понимала, видимо, бесполезность сопротивления. Ей и так очень долго везло.
