— Долго нам тут сидеть? — спросила Брунгильда.
— Смотря что это было, — сказал Армант. — Если фтор-селенетин, то сутки. А если «би-куб», то…— Он замолчал, и молчание повисло над всеми, потому что все, кроме Брунгильды, знали, что такое «би-куб».
— То что? — спросила Брунгильда, не дождавшись прямого ответа.
— Ничего, — совсем другим голосом сказал Армант.
— Если «би-куб», то можно сидеть до второго пришествия, — сказал Петер.
— А как мы узнаем? — спросила Брунгильда.
— Никак, — сказал Петер.
Брунгильда повозилась в темноте, встала и подошла ко всем остальным. Теперь они сидели кружком на кровати и двух табуретках. Луч фонарика, чуть потускневший, но все еще сильный, бил в потолок и, рассеиваясь, падал на лица.
— Ребята, — сказала Брунгильда, — объясните бедной неграмотной женщине, что все это значит? Она не любила недоговоренности.
— «Би-куб», — сказал Петер, — это особо стойкое вещество.
Держится на местности до десяти дней. Особенно зимой. Воздуха в этом блиндаже нам на пятерых хватит едва ли на сутки. Противогазы от «би-куб» не спасают. Значит, через сутки будем решать — или задыхаться здесь, или выходить. Вот и все.
— Понятно, — сказала Брунгильда.
И тут в дверь заколотили кулаками и прикладами.
— Откройте! — глухо доносилось из-за двери. — Откройте, гады!
— Сидеть, — сказал Петер. — Им уже не поможешь…
Все и так понимали это, но там, за дверью, были свои, которые… нет, нельзя. Поздно.
— Открывайте, гады! — кричали там, снаружи. — Сволочи!
Заперлись, суки! Открывайте!
Поздно. Поздно. Те, за дверью, уже вдохнули яд, и теперь он разрывает им легкие. Сейчас они замолчат… Они не замолчали. Они дали очередь в дверь, и пули тупо рванули воздух. В нос ударило горячим запахом жженого пороха, и Армант в два прыжка оказался у двери и трижды выстрелил в ответ. Слышно было, как упало тело. «Ложись!» — крикнул Камерон, он ждал гранатного взрыва, и Петер тоже ждал взрыва, но Армант, видимо, не понимал этого, тогда Петер рванул его от двери и прижал к полу. Так они и лежали, Армант слабо шевелился, потом Камерон сказал: «Пронесло». Петер поднялся. Камерон уже, торопясь, впихивал в отверстия от пуль черную вату и спички. «Помогай», — сказал он, и Петер стал разминать хлебный мякиш и замазывать им дыры поверх спичек…
Он стоял лицом к двери и не видел, как Брунгильда шла к Арманту, а Армант пятился от нее, как она приблизилась вплотную и влепила ему тяжелую пощечину, — тут только Петер оглянулся, Армант уперся в стол и ерзал вправо-влево, пытаясь нащупать путь отступления, руками он закрывался, но Брунгильда, почти невидимая, отвешивала ему то с правой, то с левой руки, шепча при каждом ударе: «Мерзавец… подонок… крыса… мразь… ублюдок…» — и Армант не выдержал и завопил: «Уберите эту бабу!» — «Ах, уберите!» — восхитилась Брунгильда и вмазала ему еще. Камерон вовремя оказался рядом с ним, он перехватил руку Арманта, вывернул — шутя — ее за спину и отобрал пистолет, рукояткой пистолета он тихонько долбанул Арманта по затылку — не так, чтобы отбить память, а просто чтобы напомнить о такой возможности, — Армант обмяк и, обмякший, униженный, потек на свою койку и пролился на нее — и вдруг зарыдал. Брунгильда, тяжело дыша, опустилась на кровать Петера. Петер сел рядом, потрепал ее по плечу.
— Ничего, — сказал он. — Как-нибудь… Ты только воздержись от резких движений, хорошо? Надо воздух экономить…
— А с тобой опасно связываться, — сказал Камерон. — Как… как…— Он не договорил и вдруг заржал, и Петер подумал, что, пожалуй, впервые слышит, как смеется Камерон, причем совсем неясно, по какому поводу.
И тут подал голос сапер.
— Твою мать, — громко и отчетливо, будто и не пролежал полночи без сознания, сказал он. — Есть тут кто живой?
Кап… кап… кап… кап…
Клепсидра…
Если лежать не шевелясь, кажется, что и не лежишь вовсе и что тебя просто нет — и головная боль не твоя, ты лишь знаешь о том, что она есть… молоточки или капли? Кап… кап… тук. Тук. Тук. Тупо и беззлобно, не имея представления о том, как это больно… в виски… и в глаза — сзади. Больно до невозможности терпеть — но ты даже не тратишь силы на то, чтобы терпеть, ты просто знаешь, что боль есть и что она твоя, но это далеко в стороне и потому никому не интересно… Волки, что ли, воют?
Откуда капает? Сил нет, как хочется пить…
Что? Ничего. Я молчу.
Вечер? Где вечер?
Стоят. Может, и заводил. Не помню. Осталась только клепсидра.
Кап. Кап. Кап! Кап! Кап!!! Кап!!! Кап!!!
Пустите меня!
Пустите меня!
Пустите!!!
А… нет, ничего. Все в порядке. Карел. Голова — сил нет.
Дурею. Скоро кончится.
…этот актер — который играл диверсанта и которого я в затылок — в ямочку между шеей и затылком, он даже не успел ничего почувствовать и повалился, как тряпичная кукла — я ведь успел понять — успел понять — успел понять… только не выстрелить не смог — странно… и часового они — ножом — почему? До сих пор вижу, как он валится, — он умер мгновенно, раньше, чем упал, он падал уже мертвый, как тряпичная кукла, — тело мгновенно становится мягким и неуправляемым, потому что некому управлять — на секунду возникают эти видения, — я знаю, что не виноват, но почему я не смог задержать выстрел — будто катился под гору… ты говорил ужасные вещи, Карел, но это правда — мы виноваты — да, не только советник, мы все, потому что без нас он не мог ничего, — но если бы мы ушли, пришли бы другие, ничем не лучше нас… но саперы тоже не правы, потому что убивать нас бесполезно, и я даже не знаю, как быть… но теперь это все равно, потому что «би-куб» решил все за всех… Карел? Молчишь… все молчат… и я молчу…
Конец?
Это так бывает, да?
…что раздвинется, и мы вдруг увидим… город, простой город, смотри, вон там — здание театра, видишь? Нет, правее, вон за теми домами — зеленая крыша? Не видишь… смотри: три красных дома, чуть дальше — такая решетчатая башня, там радиостанция, дальше деревья, и группой — одинаковые белые дома — увидел? Вот, а за ними — зеленая крыша… да-да-да! Именно там сейчас идет это представление, на сцене — декорации блиндажа, и вы там задыхаетесь от нехватки воздуха, ты лежишь и бредишь, а Брунгильда поднимается и, спотыкаясь в темноте, идет куда-то… Нет.
Я не хочу!
Что? Не бывает?
Это ты? Брун… когда? Прямо сейчас — потому что никогда больше… и умрем.. смерти без мучений… конечно… да… да… ты ведь все знаешь… знаешь все… да… такое… боже мой, боже мой!.. это куда-то, куда-то… куда-то… где… все… волна ушла — и теперь бесконечное падение, падение, паде… Чернота. Нет ничего.
